Гуннар Гуннарсон - Адвент. Повесть о добром пастухе

Осознав всю серьезность происходящего и что его предостережения игнорируют, Железяка больше не выказывал протеста. Почувствовав на рогах веревку, он ускорил шаг, побежал рядом с Бенедиктом, как собака, стараясь показать тому, что упрямился не из страха или непослушания. Но настроен этим утром он был недобродушно, и Льву приходилось держаться подальше. Стоило только ветру подхватить его и бросить на Железяку или ему под ноги, пса ждал острый рог. Но Лев не подавал виду, что расстроен или раздражен, он ведь во всем был истинным папой римским, ему и в голову не приходило вцепиться в барана в ответ, он хорошо понимал, что происходит. Если другие собьются с пути в такой массе снега, он найдет дорогу домой.

К счастью, метель мела четверым путникам почти прямо в спину; поэтому, когда они благополучно взобрались на верхний край склона, где начиналось холмистое плоскогорье, идти стало легче. Снег здесь наверху был плотный, не давал провалиться, только тонкие копыта Железяки постоянно разъезжались. Люди взяли с собой по бутылке горячего кофе и теперь остановились и пили, укрывшись за каменной глыбой. Пока они преодолевали склон, темнота покинула мир, и только метель застилала дорогу, да так, что, казалось, они топчутся на месте. Но они продвигались. Шаг за шагом, в правильном направлении, только вперед. Время от времени они узнавали галечную гряду, камень или ложбину и убеждались, что не сбились с пути. Постепенно буря стихла, они стали различать очертания ближайших холмов, затем гор, хотя и неотчетливо – метель под низкими мохнатыми облаками смазала все контуры, однако земля уже начинала обретать форму и привычный вид.

Вот так и шли эти люди коротким зимним днем вместе с собаками и бараном, шли и шли неутомимо. А ночь тем временем скрылась на западе, но теперь с востока приближалась другая. День длился не дольше, чем они шли по горам. И вот теперь он кончился. Их снова накрыла ночь, но они продолжали свой путь как ни в чем не бывало, почти молча, им в спину дул сильный ветер, но они шли, бормоча себе под нос как бы взятые в дорогу стихи, строфы из рим [5] и псалмы, помогавшие им идти, они меняли их в зависимости от настроения, обстоятельств и погоды. Бенедикт состряпал стих для себя:

Самодельный стишок, идешь и бормочешь себе под нос, а ветер уносит твои слова, и не надо опасаться, что кто-нибудь услышит этот стишок, немногочисленные попытки перемолвиться они, похоже, оставили, ветер подхватывал слова из их уст, рвал их на клочки и разметал по пустоши. Хакон начал зябнуть, предложил картофельной водочки, сам отпил добрый глоток и попытался добавить бодрости, сказав всем известную вису [6] мертвеца:

И вот снова наступила ночь, редкие проблески луны сквозь рваные облака. Ходоки – лишь тени во тьме и снежной пустыне. Знает ли Бенедикт, куда они направляются? Уж он-то знает, утешали себя остальные, наполняясь особым доверием к Бенси, Железяке и Льву, к троице, как их обычно называли между собой, видя в них единственный луч надежды. Нет, лучше не тратить силы на вопросы, а продолжать идти тяжелой поступью, вперед, только вперед.

Они шли медленно и с большой осторожностью – так получается само собой после восемнадцати часов ходьбы – немного опасаясь призраков вынесенных на смерть младенцев и заложных покойников. Неожиданно они увидели в темноте что-то бесформенное, из сугроба торчала крыша дощатой лачужки, одно название, без окон и поэтому слепая и беспомощная, глубоко погруженная в свои мрачные мысли. Сам домик скрылся под снегом. Можно без преувеличения сказать, что у Бенси, этого мастера и волшебника, совсем не было человеческих пороков, только два недостатка, но не типичных для людей: он не играл и не пил. Но где же, черт возьми, дверь? Теперь им нужно найти дверь.

Бенедикт вспомнил о своем посохе с железным наконечником, как удачно, что по форме он почти как лопата. Поэтому потребовалось совсем немного времени, чтобы откопать дверь, снег был плотный, и можно было легко выламывать комья и отбрасывать их прочь. Вот наконец в снегу появились ступеньки к двери и узкий проход. Они открыли дверь и вошли, зажгли свечу, вскоре в печурке затрещал огонь, даря уют и тепло.

Сначала Бенедикт позаботился о Железяке, сбегал за водой – место для хижины было выбрано как раз у родника, который никогда не замерзал. Пока баран пил, хозяин вынул из мешка пушок сена и хорошенько его переворошил, затем очистил копыта Железяки ото льда и снега, смазал их жиром. «Ну вот, теперь ты в полном порядке, приятель».

Хижина была разделена на хлев и жилую часть с кроватью – прямо-таки хоромы. Закончив с Железякой, Бенедикт присоединился к остальным. Сейчас, когда совсем рядом его поджидало одиночество, он испытывал радость от общества людей, пусть даже кого-то из них он и считал слишком несдержанным. По комнатушке разносился аромат кофе. Бенедикт нашел свободное место у огня, повесил одежду сушиться, вынул из волос и бороды кусочки льда и сказал:

– Ну вот, добрались с Божьей помощью.

– Ты – настоящее сокровище, Бенси, – великодушно похвалил его Хакон. – Ты – наш спаситель, двух мнений быть не может. За это тебе полагается медаль, чтобы щеголять в церкви и на людях, и хорошие деньги в придачу. Мы тебе жизнью обязаны. Но кто такой хозяин без своих овец? Нищий, только и всего. Без гроша за душой и с пустыми карманами. Что же до овец из Гримсдаля, то одному Богу известно, куда они спустились, если вообще еще ходят по земле. Я скорей поверил бы, что их снесло ветром в проклятую Ледниковую реку. Или завалило снегом. А мы сидим здесь и набиваем брюхо. Но пропади все пропадом – самое время отдать должное кофе, пока он еще не остыл. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра. Но как бы паршиво ни было, всегда может стать хуже.

Они наполнили кружки и устроились, как могли: бонд и Бенедикт на кровати, а работники – на полу. Теперь и Бенедикт мог наконец подкрепиться, запивая хлеб с маслом и мясо обжигающим кофе. По всему телу разливалось приятное тепло, они не удержались и запели: «Скачем, скачем…» Проделай они этот путь верхом, хоть на кляче, ноги бы так не одеревенели, но с другой стороны – они бы наверняка провалились по шею в сугроб и до сих пор бы там сидели… На самом деле им сейчас куда больше нужен был сон, чем песня. И уже на втором куплете они начали зевать. А вскоре и вовсе улеглись, где сидели, и заснули.

Так они и лежали, вытянувшись, четверо спящих в горной хижине, засыпанной снегом, смертельно уставшие, и кто-нибудь из них время от времени переходил на храп – разный по силе, как та непогода, от которой они только что укрылись. Собаки тоже храпели, и даже баран сопел и всхрапывал. Тем временем высоко в небе за кучевыми облаками плыли созвездия, так было всегда, даже в этом медвежьем углу, чтобы для этих людей и для иных, крепко спящих в горных хижинах под снегом, в урочный час закончилась ночь и наступил новый день. И день настал. Надо было просыпаться, чтобы его встретить. И они проснулись, будто кто-то позвал, потянулись, вдохнув жизнь в уставшие тела, казалось, они только заснули, а за окном уже занимался рассвет – пора ставить чайник.