Джон Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник)

– Кому захочется быть хорошим и при этом голодать? – сказал Ричард Фрост.

– Э, не в голоде дело. Тут совсем другое. Губят себя, чтобы весь мир получить, совершенно добровольно и почти все – но не все. Повсюду на свете есть такие вот Мак с ребятами. Я видел одного такого мороженщика в Мексике и одного такого алеута на Аляске. Знаете, они хотели устроить для меня вечер, и почему-то у них не вышло. Но они хотели устроить для меня вечер. Был такой порыв. Послушайте-ка, – сказал Док, – кажется, оркестр? – Он быстро налил два стакана пива, и оба они с Ричардом Фростом приникли к окну.

Мак с ребятами уныло сидели на бревнах и смотрели на лабораторию. Звуки оркестра донеслись с Маячной, эхом от стен грянул барабанный бой. И вот из-за угла вынырнула машина мэра, и с радиатора свисали знамена и развевались на ветру. Потом – Длинный Боб на белом коне, с флагом, потом оркестр, потом солдаты, Лоси, Рыцари-Храмовники, Рыцари Колумба. Ричард и Док чуть не легли на подоконник, но смотрели они на тех, кто сидел на бревнах.

И ни одна голова не повернулась, не вытянулась ни одна шея. Парад прошествовал мимо, а они не шелохнулись. И парад удалился. Док выпил пиво, поднял два пальца, помахал ими и сказал:

– Ха! Ничего нет лучше первого глотка пива!

Ричард направился к двери:

– Вам какого?

– Такого же, – ласково сказал Док. Он улыбался в окно Маку с ребятами.

Легко сказать «время все залечит, все пройдет, все позабудется» и прочее, пока тебя самого не припечет; но когда припечет – и время не идет, и ничто не забывается, и все остается по-прежнему. Док не знал про боль обитателей Дворца, про их убийственное недовольство собою, а то бы уж он облегчил их участь. Мак с ребятами ничего не знали про чувства Дока, а то бы у них отлегло от сердца.

Настали черные дни. По пустырю угрюмо бродило зло. Сэм Мэллоу ругался с женой, и она все время плакала. Эхо отдавалось от стен, и плач шел будто из-под воды. Неприятности так и сыпались. Славный вышибала «Медвежьего флага» вышибал пьяного, не рассчитал силу, а тот возьми да сломай позвоночник. Пришлось Элфриду три раза таскаться в Салинас, кланяться – удовольствие маленькое. В общем-то он был прекрасный вышибала, никого не калечил. Каждое движение отработано – любо-дорого смотреть.

А тут еще группа благонамеренных дамочек потребовала спасти от гибели американское юношество и закрыть притоны разврата. Такое случалось примерно раз в году на мертвый сезон между Четвертым июля и окружной ярмаркой. Дора обычно на неделю закрывала «Медвежий флаг». Невелика беда, все равно у всех отпуска и можно подремонтировать водопровод, подклеить обои. Но тут дамочки прямо в крестовый поход двинулись. Жаждали крови. Лето выдалось скучное, их заела тоска. До того дошло, что пришлось им разъяснять, кому на самом деле принадлежат прибежища порока, что такое налоги и к каким осложнениям привело бы закрытие вертепов. Вот до чего дошло.

Дора закрылась на целых две недели. В Монтерее прошло три конференции, пока «Медвежий флаг» был закрыт. Поползли слухи, и сразу полетело пять конференций, намеченных на следующий год. Словом, хорошего мало. Доку пришлось взять заем в банке, чтоб заплатить за микроскоп, разбитый во время вечера, Элмер Рехатти лег спать на рельсах Тихоокеанской железной дороги и лишился обеих ног. Внезапный шторм ни с того ни с сего сорвал с якоря сейнер и два катера, покалечил и швырнул на берег Дель Монте.

Еще не объяснено, почему беда никогда не приходит одна. Каждый ругает себя. Роется в нечистой совести, припоминает тайные грешки и боится, что корень зла в них. Один припишет все пятнам на солнце, а другой сошлется на теорию вероятностей и ему не поверит. Даже врачам было мало радости. Болели-то многие, но болезни все шли недоходные. Ничего такого, с чем бы не справились готовые средства или сильный организм.

И в довершение всего заболела Милка. Хорошенький, толстый кутенок за пять дней болезни превратился в скелет, обтянутый кожей. Светло-коричневый нос побагровел, десны побелели. Глаза лихорадочно блестели, все тельце горело, а она дрожала от холода. Она не ела, не пила, живот присох к спине, и даже в хвосте сквозь кожу просвечивали позвонки. Не иначе как подхватила чумку.

Тут в Ночлежном Дворце началась настоящая паника. Над Милкой они тряслись. Хьюги и Джон сразу ушли с работы, чтобы выхаживать Милку. Дежурили по очереди. Клали мокрые холодные тряпки ей на лоб, а она все хирела и чахла. В конце концов, как они ни отнекивались, Хейзла и Джона отправили к Доку. Когда они пришли, он работал над схемой приливов и ел куриное рагу, правда, изготовленное не столько из курицы, сколько из трепанга.

Им показалось, что он взглянул на них довольно холодно.

– Мы насчет Милки, – сказали они. – Болеет она.

– Что с ней?

– Мак говорит – чумка.

– Я не ветеринар, – сказал Док. – Я не знаю, как ее лечат.

Хейзл сказал:

– Может, хоть одним глазком бы взглянули? Совсем плохая она.

Они стояли кружком, пока Док осматривал Милку. Он посмотрел ей глазные яблоки, десны, проверил уши. Пощупал ребра, торчавшие словно спицы, жалкую спину.

– Не ест? – спросил он.

– Ничего, – сказал Мак.

– Надо заставлять – крепкий бульон, яйца, рыбий жир.

Им показалось, что он держится сухо и официально. Он вернулся к схемам приливов и куриному рагу.

Но у Мака с ребятами появилась забота. Они кипятили бульон, доводя его до крепости виски. Они пихали рыбий жир в Милкину пасть, и кое-что попадало куда надо. Они держали ей морду и вливали в пасть холодный бульон – глотай или захлебывайся. Они ее кормили и поили через каждые два часа. Раньше они спали сменами, теперь вообще не ложились. Сидели и ждали, когда у Милки наступит кризис.

Он наступил рано утром. Ребят сморила дрема, но Мак не спал и не отрывал глаз от щенка. Он увидел, как ушки дважды дрогнули, а грудь тяжело поднялась. Милка еле-еле встала на жалкие ножки, дотащилась до двери, принялась лакать воду и тут же рухнула.

Мак заорал, все проснулись. Он пустился в пляс. Все орали наперебой. Ли Чонг услыхал и про себя усмехнулся, вынося урну с отбросами. Вышибала Элфрид услыхал и решил, что у них опять вечер.

К девяти часам Милка по доброй воле съела сырое яйцо и полпинты сбитых сливок. К двенадцати начала заметно полнеть. К вечеру немножко побегала, а к концу недели выздоровела.

Наконец стена сплошного злосчастья дала трещину. Признаков было не счесть. Сейнер снова спустили на воду, и он преспокойно поплыл. Дора получила указание открыть «Медвежий флаг». Эрл Вейкфилд поймал двухголового головастика и продал музею за восемь долларов. Стена злосчастья и ожиданья рухнула. Она разлетелась в прах. В лаборатории в ту ночь были спущены занавески и до двух часов играла грегорианская музыка, а потом музыка смолкла, и никто не вышел из лаборатории. Что-то проняло Ли Чонга, и в некий восточный миг он простил Маку с ребятами лягушачий долг, который раздражал его с самого начала. И чтоб доказать ребятам, что он их простил, он взял пинту «Старой Тенниски» и преподнес обитателям Ночлежного Дворца. Их сношения с «Экономической торговлей» его обижали, но теперь все прошло. Визит Ли совпал с первым здоровым разрушительным порывом Милки. Милка испортилась донельзя, и никто уже не думал ее воспитывать. Когда Ли Чонг вошел со своим даром, Милка весело и тщательно грызла единственную пару резиновых сапог Хейзла, а хозяева умиленно за ней наблюдали.