Джон Карре - Верный садовник

Джастин тупо покачал головой. «Я ничего этого не слышу. Я все еще в самолете, и это дурной сон».

– К сожалению, не знаю.

Только сейчас Джастин заметил, какие маленькие у Пеллегрина глазки. А может, нормальные, но он научился их щурить под вражеским огнем, а врагом, как уразумел Джастин, Пеллегрин полагал всякого, кто в чем-то ему возражал или переводил разговор на темы, не получившие его одобрения.

– Язык нормальный? Тебе следовало остановиться на запеченном в тесте. Не такой сухой.

– Язык – превосходный, – ответил Джастин, с трудом удержавшись, чтобы не добавить, что он просил заказать именно запеченный в тесте. – И мерсо прекрасное. Прекрасное, как прекрасная девушка .

– Она тебе его не показывала. Свое великое сочинение. Их великое сочинение, уж прости меня. Это твоя версия, и ты за нее держишься. Так?

– Сочинение о чем ? Полиция задавала мне этот вопрос. Элисон Лендсбюри тоже, пусть и не в лоб. Какое сочинение? – он изображал полное неведение и даже начал себе верить. Опять пытался получить информацию, прячась за личиной простачка.

– Тебе она не показывала, но показала Сэнди, – Пеллегрин запил эту фразу вином. – Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Джастин резко выпрямился.

– Она что ?

– Абсолютно. Тайная встреча, и все такое. Извини. Я думал, что ты знал.

«Ты же обрадовался, поняв по моей реакции, что я ничего не знал», – подумал Джастин, все еще в изумлении таращась на Пеллегрина.

– И что сделал Сэнди с этими материалами?

– Показал Портеру. Портер завибрировал. Портер принимает решение раз в год, да и то по мелочам. Сэнди послал материалы мне. За двумя подписями и пометкой «конфиденциально». И подписи, и пометка не Сэнди. Тессы и Блюма. От этих героев гуманитарной помощи меня чуть не стошнило, между прочим. Представление плюшевых мишек для международных бюрократов. Отвлекся. Извини.

– И что ты сделал с этими документами? Ради бога, Бернард!

«Я – обманутый вдовец, нервы которого на пределе.

Я – невинная жертва ложных обвинений. Я – негодующий муж, которого моя гулящая жена и ее любовник лишили привычного жизненного уклада».

– В конце концов кто-нибудь скажет мне, что все это значит? – продолжил он сварливым голосом. – Я чуть ли не вечность просидел в доме Сэнди как под арестом. Он и не намекнул на тайную встречу с Тессой, Арнольдом или кем-то еще. Какое сочинение? О нем ? – он по-прежнему стремился выудить из Пеллегрина крупицы информации.

Пеллегрин улыбнулся. Раз. Второй.

– Значит, для тебя это новость. Очень хорошо.

– Да. Новость. Я ничего не понимаю.

– Молодая женщина, вдвое моложе тебя, честолюбивая, энергичная, с широкими взглядами, свободных нравов, неужели у тебя ни разу не возникло желания спросить ее, а чего она, собственно, добивается?

«А ведь Пеллегрин злится, – отметил Джастин. – И Лендсбюри злилась. И я злюсь. Мы все злимся и все это скрываем».

– Нет, не возникало. И она не вдвое моложе меня.

– Никогда не заглядывал в ее дневник, никогда не снимал, по ошибке, разумеется, трубку параллельного телефонного аппарата. Не читал ее писем, не включал компьютер. Ничего и никогда.

– Именно так.

Пеллегрин размышлял вслух, не сводя глаз с Джастина.

– Значит, через тебя ничего не проходило. Не слышал ничего дурного, не видел ничего дурного. Потрясающе, – ему с трудом удавалось сдерживать сарказм в разумных пределах.

– Она была юристом, Бернард. Не ребенком. Квалифицированным, очень умным и способным юристом. Ты забываешь об этом.

– Неужели? Не уверен, что забываю. – Он надел очки для чтения, чтобы заняться нижней половиной морского языка. Когда справился, поднял хребет ножом и вилкой и огляделся, как беспомощный инвалид, в поисках официанта, который мог бы принести ему тарелку для костей. – Очень надеюсь, что она доверила свои открытия только Сэнди Вудроу, никому больше. В которых нацелилась на главного игрока, мы это знаем.

– Какого главного игрока? Ты про себя?

– Куртисса. Кенни К. Того самого. – Тарелка появилась, и Пеллегрин положил на нее рыбий хребет. – Удивлен, что она не бросилась наперерез его скаковым лошадям. Не обратилась в Брюссель. Не обратилась в ООН. Не обратилась на телевидение. Такая женщина, в стремлении спасти жизнь на планете, может во всем следовать своим фантазиям, и плевать ей на последствия.

– Это совершеннейшая неправда, – ответил Джастин, борясь с удивлением и закипевшей яростью.

– Повтори.

– Тесса прилагала немало усилий, чтобы оберегать меня. И свою страну.

– Копаясь в грязи? Раздувая из мухи слона? Набрасываясь на загруженных работой чиновников в паре с Блюмом… по моему разумению, так мужа не оберегают. Скорее губят все его шансы на продолжение успешной карьеры. Пусть шансов этих у тебя было не так уж и много, если говорить честно. – Глоток воды. – Ага. Теперь понял. Вижу, что произошло, – двойная улыбка. – Ты действительно не знал всей подноготной. На том и стой.

– Да. Не знал. Я в полном недоумении. Полиция спрашивает меня, Элисон спрашивает меня, ты спрашиваешь меня… неужели я ничего не знал? Ответ – да, не знал и по-прежнему не знаю.

Пеллегрин уже качал головой, на лице, с которого не сходила улыбка, читалось недоверие.

– Старина, как такое могло быть? Послушай меня. Вот это я проглочу. И Элисон тоже. Они приходят к тебе. Вдвоем. Тесса и Арнольд. Взявшись за руки. «Помоги нам, Джастин. Мы нашли дымящийся пистолет. Всеми уважаемая, с давними традициями, базирующаяся в Британии компания отравляет невинных кенийцев, использует их в качестве подопытных кроликов, творит бог знает что. Целые деревни трупов, и вот тому доказательства. Прочитай». Я прав?

– Ничего такого не было и в помине.

– Я еще не закончил. Никто не пытается в чем-то тебя обвинить, не так ли? Здесь для тебя открыты все двери. Вокруг только друзья.

– Я это заметил.

– Ты их выслушиваешь. Ты же воспитанный человек и все такое. Ты читаешь их восемнадцатистраничный сценарий Армагеддона и говоришь им, что они просто сошли с ума. Если они хотят напрочь испортить англо-кенийские отношения на ближайшие двадцать лет, то нашли идеальный вариант. Умница. Если бы Селли попыталась прокрутить такое со мной, я бы дал ей крепкого пинка под зад. И, как ты, прикинулся бы, что такого разговора никогда не было, хотя это не так. Я прав? Мы все забудем так же быстро, как и ты. Никаких упоминаний в твоем личном деле, ничего в маленькой черной записной книжке Элисон. Идет?

– Они не приходили ко мне, Бернард. Никто мне ничего не говорил, никто не показывал сценарий Армагеддона, как ты его называешь. Ни Тесса, ни Блюм, никто. Я ничего об этом не знал.

– Девушка, которую зовут Гита Пирсон. Кто она, черт побери?