Генрих Ланда - Сборник

– Так в чём же было дело?

Ни в чём. Просто он ещё молодой и бедный, а у нас за невесту полагается большой выкуп.

– И чем же кончилось?

– Ну, он мне так и сказал, что у него нет денег, чтобы на мне жениться. Я предлагала ему всё бросить и вместе уехать. Но он не захотел. Он женился на русской. У нас, кто не имеет денег, те женятся на русских, а потом, когда наживут денег, разводятся и женятся на своих. А у кого много денег, те имеют несколько жён. Если в городе, то живут уже не вместе, а на несколько разных семей. Вот у моего дяди есть и здесь, и дома.

Рассказывает всё так же с улыбкой, и смотрит насмешливо и грустно. Я растерянно дожёвываю ватрушку. Молчим. Она ласково спрашивает:

– Я вас расстроила? Не надо огорчаться.

– Да, но разве нет возможности поступить по-своему?

– У нас – нет. Это можно только, если здесь выйти замуж и назад не возвращаться.

Если бы кто-то такой встретил меня.

– Разве обязательно нужен кто-то?

– Женщина не может оставаться одна.

Выходим на улицу молча. Я – под впечатлением услышанного, она – обеспокоенная этим впечатлением. Касается моего локтя:

– Ну, мне на тот троллейбус.

– Пойдёмте, я вас провожу.

Городской час пик, в троллейбусе полно, её волосы касаются моей щеки, мимо проплывают чужие дома чужих улиц, а мы вдвоём ушли отсюда далеко-далеко, может быть в тенистые сады её земли, а может – на вершины гор, где сердце замирает от восторга.

– Когда ваша остановка?

– Мы проехали.

Троллейбус, вырвавшись из центра, увеличил скорость, пассажиров осталось мало, мы уже сидим. В набегающих улицах всё меньше домов, всё больше оград, насыпей, глухих складских стен. Пятнают асфальт первые крупные капли дождя. Исчезают последние пассажиры, и мы заезжаем на небольшую площадку у аллеи парка – конечная остановка. По деревьям шуршит дождь, тротуар начинает блестеть. Из кабины выходит водитель.

– Конец маршрута. Троллейбус дальше не идёт.

– А потом пойдёт?

– Пойдёт позже

– Так мы подождём.

Громыхнула дверь – и мы одни в запертом вагоне. Дождь вдруг полил сплошной стеной, в открытые окна накатили свежесть, шум и водяная пыль.

И ничего нет на свете, кроме этого затерянного в водяных струях корабля…

…– Смотри, насколько твоя рука больше моей.

– Зато твоя какая смуглая.

Ну и что, мне это вовсе не нравится, светлая кожа гораздо красивее. У нас нарочно стараются не загорать.

– А волосы у вас обязательно заплетать в косички?

– Нет, теперь уже многие носят распущенными.

– Ах, какие у тебя волосы…

– Тебе нравятся?

Да, я просто… ты такая красивая… И у тебя, безусловно, сбудется так, как ты хочешь…

Сквозь редеющий дождь проглянули закатные лучи солнца. Это сигнал к возвращению.

Снова гремит дверь, троллейбус оживает, заходят люди, и лента событий начинает прокручиваться в обратном порядке. Вот уже этажи бесчисленных домов, толпы людей, гул машин. А мы молча смотрим в окно.

– Мне здесь выходить.

– Я тебя провожу.

– Нет, не надо, не выходи, мне здесь рядом.

– А как я тебя смогу найти?

– Зачем находить? Разве это необходимо?

– Не знаю… Ну что же, скажи только, как тебя зовут.

– Гюльнар.

– До свиданья, Гюльнар.

– Прощай.

Я выхожу на следующей остановке. Над городом "синий час". Час таинственного сумеречного полусвета, первых золотых окон и серебряных реклам. В голубой, серой, синей дымке разливается возбуждение, ожидание вечерней романтики, ночных тайн.

Иди, и за любым поворотом тебя может встретить приключение. Правда, первое время в толпе всё время будет мерещиться лёгкая фигурка с чёрным водопадом волос, а в груди заляжет камнем чувство потери, но это должно пройти.

До свиданья, Гюльнар. Прощай.

Небольшой коттедж в Меривьяла, пригороде Таллина. Стерильно чистая, с минимальным количеством мебели, комната. Я стою у открытого окна, окно выходит в сад и в тускло-молочную белую ночь. Полная тишина, только сверху, из мансардной комнаты, слышатся повторяющиеся скрипичные пассажи – племянник хозяйки готовится поступать в консерваторию. Странно, эти разрозненные музыкальные фразы, перемежаемые паузами, сливаются в причудливую и волнующую мелодию, которая никак не нарушает тишину, а как бы усугубляет её.

Прямо за окном – цветущая вишня, в покое белой ночи не колышется ни одна веточка, ни один лепесток. Здесь, на севере, деревья стоят в цвету много дней, не то что на нашем горячем и суетливом юге.

Белая ночь в белой раме окна, белая цветущая вишня, странная музыка тишины и тишина музыки. Теряется ощущение начала и конца этой взаимосвязи, время как бы замкнулось на самое себя, и его поступательное движение прекратилось. Белая ночь, цветущее дерево и звуки скрипки существуют отдельно от остального мира, не соприкасаясь с ним. Это ощущение отстранённости от времени, кажется, уже было когда-то…

Залитый солнцем голый асфальтовый просвет между пятиэтажными домами-коробками, и никого, кроме шестилетнего мальчика, бьющего по подскакивающему мячику, и сам мальчик подпрыгивает на своей короткой полуденной тени, и полностью повторяющиеся движения, и кажется – это будет всегда, жёлтая каменно-асфальтовая пустыня вокруг, и остановившееся время…

Белая ночь в белой раме окна.

Монотонное завораживающее движение в ослепительно-жёлтом пустынном пространстве.

Дальше ничего нет. Конец.

"В борьбе со всем, ничем ненасытим,

Преследуя изменчивые тени,

Кто так сопротивлялся мне, бывало,

Простёрт в песке, им время совладало.

Стоят. Молчат, как ночь.

Упала стрелка. Делу не помочь.

Упала стрелка. Сделано. Свершилось.

Раз нечто и ничто отождествилось,

Зачем же созидать? Один ответ:

Чем же была заполнена эта видимость, что буду иметь в этот "последний миг, пустейшее мгновенье"? И извечный вопрос – зачем всё это? И нельзя спрятаться за того мальчика, он уже сам стоит лицом к лицу перед этим же сфинксом. Я раскладываю свои скудные сокровища, бережно расправляю их, как засушенные цветы, и отбрасываю случайный сор. Что же было там? Да, работа, которая должна была стать путеводной звездой всей жизни… Что ж, были краткие минуты удовлетворения.