Генрих Ланда - Сборник

Во время обеда обнаруживаю, что её место недалеко, но наблюдать за ней неудобно, нужно поворачивать голову назад. За столом она оживлённа, видно, что она там "царит".

Движения у неё быстрые, характер, очевидно, темпераментный. Рыжие волосы и красноватый загар, кажется, что она всё время освещена закатным солнцем или раскалена изнутри.

К обеду я опоздал из-за массажа и поэтому выхожу из уже пустой столовой. Она сидит на корточках перед входом и кормит котлетой котёнка. Когда я замедляю шаги, она поднимает голову и говорит, что привыкла к животным, у них дома есть собака, кошка и белка. Мы выясняем, что живут эти зверюшки дружно, но главной у них считается кошка, они все её слушаются. И еще она говорит, что хочет узнать, когда будет открыт зал, что ей нужно добраться до фортепиано, что ей нельзя терять формы, так как музыка – её профессия. Всё это я выслушиваю с большим интересом, и одновремённо вяло себе говорю: "Ну же, ну, давай!", но себе на это я ничего не ответил, а для неё подбираю подобающую к случаю закругляющую фразу и иду лечь на доску для послеобеденного отдыха.

А вечером были не только танцы, но ещё и "вечер отдыха" с культмассовиком, и все столпились вокруг танцплощадки, и она со своей соседкой по столу стояла рядом, и мне казалось, что их реплики были адресованы не только друг другу, но я никак не забывал о последней неделе и только дал ей разъяснения на вопрос, как отсюда надо лететь самолётом в Сочи. И спросил, когда она должна лететь, а она сказала, что не знает, это зависит от письма, которое она должна получить.

А на следующий день наши графики в бальнеологическом корпусе не совпали, и днём я лежал в солнечном лесу и читал одну из тех чудесных книг, что стоят нетронутыми в санаторской библиотеке, и смотрел на волшебные сосны, и в обед тоже её не встретил, а к ужину она сильно опоздала, и я, выворачивая шею, видел, что стол её уже опустел, и только соседка ждёт её, карауля прислонённое к её тарелке письмо. И потом быстрой походкой пришла она, и осталась за столом одна со своим письмом, а я растягивал до невозможности свой стакан с кофе и краем глаза смотрел, как она, не притрагиваясь к ужину, читает письмо на нескольких густо исписанных страницах, и вся её фигура выражает захватывающее внимание и интерес, и она даже раз сдержанно рассмеялась, а потом кофе всё-таки кончился, и я вышел из столовой, а она всё читала. И я ходил по аллеям из конца в конец, а потом придумал пойти к административному корпусу, позвонить в город – узнать, как там дома, а у корпуса она шла навстречу рядом с сестрой-хозяйкой, объясняя, что ей нужно оформить свой отъезд как можно скорее. И я долго дозванивался в город, потом дозвонился и узнал, что всё в порядке, а потом решил пойти в дом отдыха "Передовик", там танцплощадка красивее и вместо пластинок играет баянист.

И подходя к воротам санатория, увидел, как по другой дорожке тоже к воротам идёт она, я сразу узнал её в сумерках, словно кто-то умышленно вёл меня вдоль её пути, и с ней ещё две женщины, они её провожали и несли чемодан, наверное одна из них, подруга по комнате, будет пересылать ей получаемые на её имя письма, а она была с дорожной сумкой и в светлом брючном костюме, я их пропустил вперёд, и они шли по другой стороне улицы, а я шёл следом, наблюдая, как раздваивается эта женщина, одновремённо оставаясь здесь и исчезая, и потом она попрощалась с провожавшими и зашла в выстаивающий своё время на конечной остановке автобус. А я пошёл по улице к "Передовику", и уже совсем стемнело и зажглись фонари, а потом меня обогнал автобус, он был ярко освещён изнутри и почти пуст, и я даже здесь сразу увидел её, она не сидела, а стояла, или, возможно, шла к водителю менять деньги для билетной кассы – не знаю, но она никак не отпускала меня, а потом автобус долго ещё светился уменьшающимся золотым квадратом в глубине улицы, а я шёл себе дальше и видел, как её уносит огромный сверкающий самолёт, и видел залитые лунным светом вершины гор, и пенистое море у скал, а потом стало слышно, как в "Передовике" уныло звучит баян, а на стволы задумчивых сосен легли отблески электрических ламп, и они стали похожи на освещённые закатным солнцем таинственные каменные статуи далёкого острова Пасхи.

В темноте я нащупываю коробку и зажигаю спичку. Внутренние часы не обманули меня – без восьми пять. Встаю, включаю свет, умываюсь, одеваюсь. Для завтрака с вечера приготовлены бутылка фруктовой воды и пачка печенья. Сегодня у меня большой день, предстоит проехать автобусом до Куйбышева, а оттуда поездом в Горький, куда я попаду поздно вечером. Автобусный билет из Тольятти у меня на первый рейс, иначе не успеть к скорому поезду.

Надеваю шапку, шарф, пальто, со своим небольшим чемоданом выхожу в коридор, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих в другой комнате соседей по ведомственной гостиничной квартире. Защелкивается дверь – и я уже в дороге. На улице пустынно, до автобусной станции нужно идти пешком по ледяным кочкам, которые вчера вечером были кашей из талого снега. Холодный и пронзительно свежий воздух раннего марта. Окраина молодого города, выросшего возле нескольких промышленных великанов. За автобусной станцией вплотную чернеет строй сосен.

Плавно подходит тёмновишнёвый "Икарус", и я спешу устроиться на своём драгоценном месте – переднее сиденье у двери, передо мной огромное стекло, за которым развернётся начало моего путешествия. Что поделаешь, никак не иссякает любопытство, до сих пор жадно тянусь ко всем окнам и иллюминаторам, даже в самолётах на огромной высоте боюсь пропустить что-либо из облачных чудес или туманных картин далёкой земли.

…Дверь заполненного автобуса захлопнулась, погас свет, отчего, как в кинотеатре, засветились экраны окон, автобус стал медленно выворачивать на шоссе.

И вот уже ровно шумит мотор, слева набегают освещенные фарами сосны, а справа – чёрная пустота, за которой скрывается берег Волги. Блестят красные и зелёные лампочки на пульте у водителя, слегка подсвечен его неподвижный силуэт. Меня обволакивает непредвиденная и неодолимая дрёма, и я погружаюсь в теплоту и темноту. Просыпаюсь только на короткое время, почувствовав остановку, и, по выступающим из темноты зданиям, угадываю аэропорт Курумоч, находящийся на середине дороги. Затем просыпаюсь окончательно, когда автобус уже въезжает в город, и в рассветной серости чередуются однообразные многоэтажки промышленной Безымянки.

Я не люблю этот город. Что-то в нём не так. Его не может украсить ни просторная набережная, ни пустынная река, за которой тянется унылая и безликая равнина, ни несколько центральных бывших купеческих улиц, соседствующих с казёной парадной площадью, на которой всё, как положено: пара здоровенных зданий в стиле конструктивизма и громадный многофигурный памятник в честь героических революционных событий. Может быть, на меня давит угадывающееся за всем этим море деревянных одноэтажных домишек, составляющих большую часть города, а за ними – беспорядочно разбросанные окраинные многоэтажные массивы при заводах… Не знаю почему, но единственное здесь приятное мне место – прямоугольный скверик в конце главной улицы, окружённый со всех сторон невысокими старыми домами. Я и был там за всю жизнь не более трёх раз, с болшими перерывами, и каждый раз с удивлением обнаруживал, что это совершенно забытое место до сих пор существует и – что самое удивительное – существовало всё это время не только в непосещаемых закоулках моей памяти, а в самой настоящей действительности, и жило своей нормальной жизнью отдельно и независимо от меня все эти годы…