Дмитрий Пучков - Fight Club, или Как просто быть хомячком

В замкнутых коллективах типа армейских вся эта мразь, которая только в нынешнее время стала видна невооруженным взглядом, вылезает со страшной силой. Все эти сволочные «землячества», кучкования по длине носа и степени обрезанности члена – это страшные вещи. Подчеркиваю красным: корень не в том, люди изначально друг друга не переносят по национальному признаку. Не любят – это да, это естественно при разном цвете кожи и различии в языках и культуре. Но национальная рознь всегда начинается с националистического настроя отдельных групп. Начинается все именно с них – с национальных кучек, и со сбившихся в другие стаи земляков. Но если земляков разгонять в принципе легко и просто, то биться со сбившимися в кучки по национальному признаку – очень тяжело.

Мы от них не прятались, мы их били смертным боем (так же как они нас). А потому мы вернулись с целыми, неразорванными анусами. Дрались мы там все без исключения, ибо это был вопрос жизни и смерти. Неоднократно сражался на пару с евреем Ланцманом – потому что там было не до горячо любимого всеми «антисемитизма». Дрались на пару с братом-немцем Келлером – потому что хотели жить так, как хотели. Дрались на пару с костромским Васей Ловушкиным – когда восемь таджиков ночью пришли в кочегарку мочить нас с топорами и лопатами (очень сильно тогда таджикам не повезло). Дрались как звери, не думая ни о каких последствиях. Мы там такое вытворяли, что сейчас даже не очень верится. И никто, что характерно, не бздел – даже домашний, абсолютно неагрессивный паренек Ланцман. Потому что понимал – иначе нам вообще кранты. У меня есть фотография, где стоит 14 человек из моей роты: немец, русский, цыган, молдаван, еврей, украинец, грузин, татарин, казах, узбек, армянин, азербайджанец, литовец и эстонец. Это те, кто были умными, и кто никогда не сбивался в национальные стада. Правда, еврею Ланцману не особенно было куда сбиваться, но в той мешанине людям умным всегда было просто наплевать на то, кто какой нации.

И все равно – драться было круто. Мне очень нравилось. Это даже покруче чем грамотно ходить строем и истошно орать хором песни – настолько массовые драки объединяют и сплачивают. Только вот зачем этим пытались заниматься ребята в кино – мне не совсем понятно. Если драться просто так – это ведь совсем не то. Совсем.

Кстати, в России прелесть группового мордобоя и его полезность для джигитов известны давным-давно. В России по праздникам всегда обожали сходить стенка на стенку. И всем очень нравилось, потому что там тоже было без зла – по правилам и вообще просто для прикола. Вот и в кино – без зла. Развлекуха. Но преподносится как некое откровение. Смешно, конечно. Одно дело – кино, и совсем другое – когда трое черных хотят тебя хором отпидарасить. Отбиться от них – вот это как способ просветления почему-то никому не интересно. Хотя штука эта по накалу страстей и переживаний очень мощная. Кто не пробовал – уж поверьте на слово.

Время от времени меня спрашивают о том, почему я так доброжелательно отзываюсь об армии вообще и откуда во мне такой нездоровый энтузиазм по отношению к милиции. Ведь любому здравомыслящему человеку известно, что и там и тут обитают только конченые мутанты, собирающиеся в эти конторы строго по мутантским признакам. А мест скопления мутантов, как известно, надо старательно избегать.

Невозможно дать короткий ответ на столь сложный вопрос. Нельзя такое сложное и многостороннее явление как служба ловко описать парой предложений, как это делают всякие бараны. Доходчиво – можно, но это никак не получится коротко. Да и то: даже из пространного разъяснения далеко не каждый тебя поймет. Хотя бы в силу того, что было расписано про понимание чего бы то ни было выше. Но вкратце попробую.

Да, в армии мне очень нравилось. Нравилось потому, что мне там была предоставлена возможность очень многое понять – как в жизни, так и в самом себе. Поскольку я там уже был, мне трудно сказать непредвзято – смог ли бы я это понять в армии не побывав. Этого я не знаю и знать не могу. И никто не знает. Скорее всего – нет, не смог бы. Любой, кто служил, согласится со мной в том, что не служившие очень многого в жизни не понимают. И не могут понять именно потому, что не служили. Словами никого этому не научишь.

Но армии я очень и очень благодарен. Благодарен за то, что именно там я стал тем, кто есть. Конечно, в чем-то это дело случайного стечения обстоятельств: то, что вышло так, а не иначе, что меня не поломали, как поломали многих других. Я очень и очень далек от осознания себя несгибаемым былинным богатырем. Но я старался. Старался изо всех сил, дрыгался как та жаба в кувшине с молоком, которая взбила лапкам масло, запрыгнула на него и выскочила наружу – в то время как ее вялая подруга в прямом смысле завернула ласты. И считаю, что решающую роль сыграли именно зверское давление, а уже потом – брыкание, упорство и способность безжалостно смотреть на себя со стороны.

Очень сильно хочу приобрести фильм «Бойцовский Клуб»!

Демобилизуют со службы небольшими группами, так называемыми партиями. Первыми уходят отличники боевой и политической – те, кто служил без нареканий. Последними – самые отпетые нарушители и особо нелюбимые начальством бойцы. У нас первая партия всегда шла домой на майские праздники. А последняя партия всегда уходила 15 июня. Для меня и моего друга Шерстяного сделали приятное исключение: нас отпустили 29 июня. При этом целыми днями на нас двоих охотились чтобы поймать и отвезти на губу – посидеть перед убытием. Губа у нас была такая, что оттуда можно было выйти либо инвалидом, либо дураком, поэтому несмотря на все старания, найти нас было весьма проблематично. Шерстяного все-таки нашли и на 10 суток посадили. Меня найти не смогли. И вот подошел последний день. Получили все бумажки. Купили остающимся служить ящик курева. Начали прощаться.

Тут всем следует твердо знать, что тех дедов, которые особо зверствовали, в момент отъезда ловят и изо всех сил бьют. Я лично не ленился и ловил отдельных тварей даже в аэропорту, где мы с Шерстяным метелили их прямо посреди зала ожидания, на глазах изумленной публики: с разбегу пиная упавших сапогами, разрывая дембельские шмотки, с мясом отрывая погоны/значки и растаптывая дембельские чемоданы. Авторитетно заявляю: слухи о безнаказанности дедовщины сильно преувеличены.

Но кроме этого у нас бытовала святая традиция. Того, кого отпускали в последней партии, не били никогда и ни при каких условиях. Наоборот: последних со всем уважением, всей ротой несли на руках до КПП. Делалось это не от жгучей любви, а из уважения к особо злобным ветеранам, строго не поддававшихся перевоспитанию и злостно противостоявших всему на свете. Это было такое армейское отрицалово, по типу лагерного. Знак командованию: мол, вы их так, последними домой, а мы вот так, потому что нам на вас наплевать. Мы живем сами по себе, а не под вами. У нас свои понятия, а не навязанные вами. Так я назло начальству вместе со всеми нёс своего самого лютого деда – рядового Сигитаса Антановича Жиманчюса (такую суку и тварь, что встреть я его сейчас белым днем на середине Невского – убил бы на месте). Но тогда мы его ловить и бить не стали – он уходил последним. Точно так же несли Шерстяного и меня.