Лев Успенский - Записки старого петербуржца

…Года через два после этих событий, когда уже вышел в свет первый "опоязовский" сборник [ 28 ОПОЯЗ – "Общество изучения поэтической речи", организованное молодыми филологами при Петроградском университете. В нем принимали участие многие молодые ученые: Ю. Н. Тынянов, Б. В. Шкловский и др. ] и среди нас, гимназистов, склонных к поэзии, распространилось увлечение "огласовкой", "аллитерациями", подсчетом гласных и согласных, мой товарищ по школе – Винавер, сын известного кадетского адвоката, объявил свой "доклад" о поэзии Блока.

Винавер был крепко ушиблен опоязовским анализом "инструментовки" стиха. На меня очень большое впечатление произвела та уверенная ловкость, с которой он выуживал из живых стихов точные схемы звуковых повторов и связывал с ними эмоциональный строй стихотворений. "Поэзию Александра Блока характеризуют типичные сочетания звуков, – утверждал он. – Блок любит согласный "к" между двух стонущих "а": "Пл-ака-ть, з-ака-т…" В этих сочетаниях есть что-то надрывное…"

Утверждение это произвело на меня сильное впечатление. Дома, за обедом, я с великим апломбом излагал винаверовскую гипотезу. Меня слушали с интересом. Папа как будто не слушал; он с аппетитом ел свою любимую гречневую кашу (она у нас подавалась на стол ежедневно, кроме воскресений, отец не мог без нее), проглядывая газеты – ему это разрешалось, потому что после обеда он сразу же уходил на Политехнические курсы или в Землемерное училище преподавать, – и, казалось, был далеко от всяких аллитераций. Но вдруг он поднял голову:

– Погоди-ка, кто это так сказал? Винавер? Это – что? Сын этого… кадета? Присяжного поверенного? А что ж, он прав… Кому и знать, как не ему. Папа-то у него – адв-ака-т! "Что л-ака-л, адв-ака-т? Где ск-ака-л, адв-ака-т?" В адвокатах есть что-то надрывное! Есть!

Может быть, позднее, в двадцатых годах, я и соблазнился бы формальным методом, но очень уж у меня в мозгу застрял этот отцовский "надрывный адвокат"!

Я дружил с тогдашними "формалистами", с интересом следил за их экспериментами, но уверовать в их метод так и не смог.

Тысяча девятьсот семнадцатый год, как и все годы, начался праздником.

В великом множестве состоятельных петербургских домов поздним вечером и ночью 31 декабря он был отпразднован почти по-старому. Это было далеко не так просто, как два, три, четыре года назад.

Теперь – увы! – отнюдь не каждый мог и правдой и неправдой добыть традиционный окорок, чтобы, напустив благоухание на весь дом, запечь его в румяной хлебной корке. Теперь счастливцы, как-то связанные с деревней и вырвавшие оттуда гуся или четверть телятины, числились единицами, да и насчет спиртного, черт его возьми, стало тоже очень сложно, – в сатирических листках давно уже печатались лихие стишки, вложенные в уста подвыпивших гимназистиков:

Веселись моя натура, – Мне полезна политура: Мама рада, папа рад, Коль я пью денатурат!

Но все-таки в семьях нашего круга все как-то доставалось и появлялось…

В одной семье кто-то го ли работал, то ли "попечительствовал" в каком-либо из бесчисленных госпиталей, – значит, была возможность заполучить бутыль спирта. В другой – были связи с виноторговцами.

Чиновникам Удельного ведомства выдали к Новому году из необъятных запасов казны какое-то количество всей стране известного "удельного" вина с изображением сургучной печати на этикетке (еще Чехов описывал эту этикетку в одном из хозяйственных писем своих к Ма-Па, к сестре Машеньке).

Хозяйки исхитрялись неимоверно: помню, как раз к этому Новому году я перенес тяжелое испытание. Мне вдруг было приказано:

– Лев! Поезжай сейчас же на Офицерскую Офицерская ул. – ул. Декабристов … Знаешь – "Дом-Сказка"? Повернешь по Английскому Английский пр. – пр. Маклина , пройдешь два дома, там аптекарский магазин. Войдешь, спросишь Наума Семеновича. Скажешь: "Меня к вам прислали за кетовой икрой"…

Мне в те годы даже касторку спросить в аптекарском магазине было мучительно, а тут – "кетовой икры"… "Десять фунтов"!!!

– Мама, ну что ты?.. Да он же меня на смех поднимет! Не хочу я идиотом выглядеть…

Никто меня на смех не поднял, и я, весь красный от стыда, благополучно привез домой стеклянную банку для варенья, полную вожделенной икры.

Махнув на все рукой, я уже более спокойно ходил потом и за маслом "Звездочка" из "парижских сливок"! в сенную лавку, и за тетерками с заднего хода в игрушечный магазин Дойникова в Гостином дворе. Все мне стало – трын-трава. Я понял: война; во время войны – все возможно.

В тысячах квартир в ту новогоднюю ночь "ели, пили, веселились", звенели бокалами, возглашали тосты… Тосты были – самые разные.

Павел Александрович Зарецкий, пристав Спасской части, пришел встретить Новый год к даме сердца своего, Марии Лукинишне, имея в виду – вдовец! – сделать ей предложение, ибо ему стало ясно, что к марту месяцу он наконец получит желанное повышение и может теперь уже заняться устроением своей вдовецкой старости…

Леночка Пахотина, барышня, только что кончившая Екатерининский институт, сияла: она сидела с блестящим, хоть и не военным, с "земгусаром" [ 29 "Земгусар" – ироническое и пренебрежительное определение служащих снабженческих общественных организаций – Союза земств и Союза городов. Получив право на ношение офицерском формы (без погон), они не призывались в действующую армию. ], – богатейшим человеком, нажившимся на каких-то подозрительных поставках персидской ромашки, с таким милым, таким щедрым Вано Гургенидзе из Кутаиси – стройным, черноусым, пламенным; почти без акцента. Кавказцем!.. Все уже договорено: мамочка и папочка согласились, свадьба назначена… А потом… А потом – роскошь, потоп денег, своя машина, Дарьяльское ущелье, Тамара и Демон!..

"Ваше здоровье, Вано!" – "Будьте здоровы тысячу лет, моя Лена, моя красавица!"

Как могли они знать, что их ожидает?

Не видел полковник Зарецкий впереди темной улицы, по которой его, сняв с крыши дома на Малом Царскосельском, без всякой вежливости – "А, фараон проклятый, попался!" – потащат неведомо куда уже через пятьдесят шесть коротких дней солдаты без погон.

Не думала Леночка Пахотина, мамина любимая дочурка, что, не пройдет и двух недель после свадьбы (свадьба-то все-таки состоится, вот ведь что ужасно!), она придет в свой номер "Астории" и не увидит там его… И ей скажут, что гражданин Гургенидзе, не заплатив за номер, срочно выбыл неведомо куда… И она бросится искать его по всему городу. И один из его близких дружков, тоже "земгоровец", но русский, Панкратов, – толстый, небритый, пахнущий как старая пепельница перегорелым табаком, – сжалившись, скажет ей наконец: