Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

Таверне захохотал.

– Мадмуазель де Таверне очень испугалась.., верно?.» Вот она и почувствовала себя беспомощной… А… Филипп порывисто шагнул к отцу.

– Отец! – молвил он. – Мадмуазель де Таверне оказалась не беспомощной, а побежденной! Ей не повезло: она попала в западню.

– В западню?

– Да. Употребите свой пыл на то, чтобы заклеймить позором мерзавцев, которые вступили в подлый заговор с целью опозорить ее безупречное имя.

– Я не понимаю…

– Сейчас поймете… Какой-то подлец провел известное лицо в комнату мадмуазель де Таверне… Барон побледнел.

– Какой-то подлец, – продолжал Филипп, – задумал навсегда опорочить имя Таверне.., мое.., ваше… Ну, где же ваша шпага? Не пора ли кое-кому пустить кровь? Дело стоит того.

– Господин Филипп…

– Да не волнуйтесь!.. Никого я не обвиняю, никого не знаю… Преступление замышлялось втайне… Последствия его тоже исчезнут во мраке, я так хочу! Пусть я по-своему понимаю честь моей семьи!

– Но как вы узнали?.. – вскричал барон, оправившись от изумления благодаря чудовищному честолюбию и подленькой надежде. – Почему вы решили, что?..

– Вот об этом как раз никому не придет в голову спрашивать несколько месяцев спустя, едва он увидит мою сестру и вашу дочь, господин барон!

– В таком случае, Филипп, – радостно глядя на сына, вскричал барон, – состояние и слава нашей семьи обеспечены. Значит, мы победили!

Вы, видно, в самом деле тот человек, за которого я вас принимал, – с глубоким отвращением проговорил Филипп, – вы сами себя выдали. Вам не хватило ума провести вокруг пальца судью, как не хватило человечности обмануть сына.

– Наглец!

– Довольно! – перебил его Филипп. – Постыдитесь памяти моей матери. Если бы она была жива, она бы сумела уберечь дочь.

Барон не выдержал гневного взгляда сына и опустил глаза.

– Моя дочь, – спустя некоторое время сказал он, – не оставит меня, если на то не будет моей воли.

– А моя сестра, – подхватил Филипп, – никогда больше вас не увидит, отец.

– Она так сказала?

– Да, она прислала меня сообщить вам это.

Барон вытер дрожащей рукой побелевшие влажные губы.

– Пусть так! – воскликнул он; потом, пожав плечами, прибавил, – да, не повезло мне с детьми: сын – дурак, дочь – грубиянка.

Филипп не проронил ни слова в ответ.

– Ну, вы мне больше не нужны. Ступайте.., если это все, что вы имели мне сообщить.

– Я еще не все вам сказал.

– Я вас слушаю.

– Во-первых, король дал вам ларец с жемчужным ожерельем…

– Вашей сестре…

– Нет, вам… Впрочем, это не имеет значения… Моя сестра не носит подобных украшений… Мадмуазель де Таверне – не гулящая девка. Она просит вас вернуть ларец владельцу. Если же вы побоитесь обидеть его величество, так много сделавшего для нашей семьи, оставьте ларец себе.

Филипп протянул отцу ларец. Тот взял его в руки, раскрыл, взглянул на жемчуг и швырнул на комод.

– Что еще? – спросил он.

– Еще я хотел сказать вам следующее: мы небогаты, потому что вы заложили или истратили все состояние, даже то, что принадлежало нашей матери, в чем я вас не собираюсь упрекать: Бог вам судья…

– Этого только не хватало! – проговорил, скрипнув зубами, Таверне.

– Словом, Таверне – это все, что у нас осталось от скудного наследства, и потому мы просим вас выбрать между Таверне и особняком, в котором мы с вами находимся.

Скажите, в каком из этих двух домов вы собираетесь поселиться? Мы удалимся в другой.

Барон в бешенстве стал комкать кружевное жабо: руки его дрожали, лоб покрылся испариной, губы тряслись. Однако Филипп ничего этого не заметил: он отвернулся.

– Я предпочитаю Таверне, – вымолвил, наконец, барон.

– В таком случае, мы остаемся в особняке.

– Как вам будет угодно.

– Когда вы собираетесь уезжать?

– Нынче вечером… Нет, сию же минуту! Филипп поклонился.

– В Таверне, – продолжал барон, – я заживу как король, имея три тысячи ливров ренты… Да я буду дважды король!

Он протянул руку к комоду, взял ларец и сунул его в карман. Затем направился было к двери, но вернулся и обратился к сыну с отвратительной усмешкой:

– Филипп! Я вам разрешаю подписать нашим именем первый же опубликованный вами философский трактат. А что касается первого произведения Андре.., посоветуйте назвать его Людовиком или Луизой: это имя приносит счастье.

И он, посмеиваясь, вышел. Филипп был вне себя: глаза его налились кровью, лоб пылал, рука сжимала ножны. Он прошептал:

– Господи! Пошли мне терпения, помоги все это забыть!

Переписав со свойственной ему педантичностью несколько страниц из своей книги «Прогулки мечтателя», Руссо заканчивал скромный завтрак.

Несмотря на то, что де Жирарден предлагал ему поселиться среди дивных садов Эрменонвиля, Руссо не решался отдать себя на волю великих мира сего, как он сам говаривал в приступе мизантропии, и жил, как прежде, в небольшой квартирке по небезызвестной читателям улице Платриер.

Тереза в это время привела в порядок свое небольшое хозяйство и взялась за корзину, собираясь за провизией.

Было девять часов утра.

Хозяйка зашла по своему обыкновению спросить Руссо, что ему приготовить на обед.

Руссо вышел из задумчивости, медленно поднял голову и взглянул на Терезу, словно только что пробудившись ото сна.

– Все равно, – отвечал он, – лишь бы были вишни и цветы.

– Надо еще посмотреть, не слишком ли это дорого, – заметила Тереза.

– Ну, разумеется, – согласился Руссо.

– Впрочем… Не знаю уж, стоит ли чего-нибудь то, что вы делаете, – продолжала Тереза, – но мне кажется, что вам стали платить меньше, чем раньше.

– Ошибаешься, Тереза: мне платят так же. Просто я стал уставать и работаю меньше. Кроме того, мой издатель задолжал мне за полтома.

– Вот увидите: разорит он вас!

– Будем надеяться, что не разорит: это честный человек.

– Честный человек! Честный человек! Когда вы так говорите, то думаете, что этим все сказано.

– Если не все, то, по крайней мере, многое, – с улыбкой отвечал Руссо, – ведь я говорю это далеко не о каждом.

– Это неудивительно: вы такой угрюмый!

– Тереза! Мы отклоняемся от темы нашего разговора.

– Да, да, вы просили вишен, гурман вы эдакий; вы говорили о цветах, сибарит!

– Ну, а как же иначе, милая моя хозяюшка? – сказал Руссо, поражая даже ее ангельским терпением. – У меня больное сердце и такая невыносимая мигрень, что я не могу выйти из дому и пытаюсь хотя бы частично воссоздать для себя то, чем Бог столь щедро наделил сельскую природу.

Руссо в самом деле был бледен и выглядел усталым. Он лениво перебирал страницы какой-то книги, однако мысли его были далеко.

Тереза покачала головой.