Рэй Бредбери - В дни вечной весны

Когда, ревя, к платформе подлетел поезд, руки Уилла Моргана были пусты, тело покрывала ржавчина пота. А сладость во рту? Ее уже не было.

Семь утра, а он так и не сомкнул глаз.

Где-то огромная доменная печь открыла свою заслонку, и Нью-Йорк сгорал, превращаясь в руины.

"Вставай! – подумал Уилл Морган. – Быстро! Беги в Гринвич-Виллидж!"

Ибо он вспомнил вывеску:

Прачечная

сдавайте свои проблемы до 9 утра

вечером вы получите их разрешенными

Он не отправился в Гринвич-Виллидж. Он встал, принял душ и бросился в доменную печь города – только для того, чтобы навсегда потерять свою работу.

Поднимаясь в немыслимо душном лифте вместе с мистером Биннсом, коричневым от загара, разъяренным заведующим кадрами, он знал уже, что ее потеряет. Брови у Биннса прыгали, рот шевелился, изрыгая безмолвные проклятия. Ошпаренные волосы иглами дикобраза топорщились, прокалывая изнутри его пиджак. Ко времени, когда они с Биннсом достигли сорокового этажа, Биннс уже перестал быть человеком и стал антропоидом.

Вокруг, как итальянские солдаты, прибывшие на уже проигранную войну, бродили служащие.

– Где старик Эмминджер? – спросил, пристально глядя на пустой письменный стол, Уилл Морган.

– Позвонил, что болен. Из-за жары плохо себя чувствует. Будет в двенадцать, – ответил кто-то.

Вода в холодильнике кончилась задолго до двенадцати… А кондиционер? Кондиционер покончил с собой в одиннадцать тридцать две. Двести человек превратились в диких зверей, цепями прикованных к письменным столам возле окон, специально устроенных так, чтобы их не открывали.

Без одной минуты двенадцать мистер Биннс приказал им по селектору подняться и стать около своих столов. Они стали. Их покачивало. Температура была девяносто семь градусов по Фаренгейту. Биннс не спеша двинулся вдоль длинного ряда. Казалось, что в воздухе вокруг него висит, шипя, как на раскаленной сковороде, рой невидимых мух.

– Прекрасно, леди и джентльмены, – заговорил он. – Все вы знаете, что сейчас спад, в каких бы радостных выражениях ни говорил об этом президент Соединенных Штатов. А мне, чем вонзать нож в спину, приятнее пырнуть вас в живот. Сейчас я пойду вдоль ряда и буду кивать и шепотом говорить: "вы". Те, кому это словечко будет сказано, очищайте свои столы и уходите. У дверей вас ждет выходное пособие, равное четырехнедельному окладу. Постойте: кого-то нет!

– Старика Неда Эмминджера, – подал голос Уилл Морган и прикусил язык.

– Старика Неда? – переспросил мистер Биннс свирепо. – Старика? Вы сказали, старика ?

Мистер Биннс и Нед Эмминджер были ровесники.

Мистер Биннс, тикая как бомба замедленного действия, ждал.

– Нед, – сказал Уилл Морган, давясь обращенными к себе проклятиями, – должен быть…

– …Уже здесь.

Все обернулись.

В дверях, в конце ряда, стоял старик Нед, он же Нед Эмминджер. Он оглядел собрание гибнущих душ, прочитал погибель на лице у Биннса, попятился было назад, но потом тихонько стал в ряд около Уилла Моргана.

– Ну, ладно, – сказал Биннс. – Начинаем.

Шаг – шепот, шаг – шепот. Двое, четверо, а вот уже шестеро повернулись и стали вынимать все из своих столов.

Уилл Морган вдохнул и, не выдыхая, замер.

Биннс дошел до него и остановился.

"Ты ведь не скажешь этого? – думал Морган. – Не говори!"

– Вы, – прошептал Биннс.

Морган резко повернулся и успел ухватиться за вздыбившийся почему-то стол. "Вы, – щелкало хлыстом у него в голове, – вы!"

Биннс сделал еще шаг и теперь стоял перед Недом Эмминджером.

– Ну, старик Нед, – сказал он.

Морган, закрыв глаза, молил мысленно: "Скажи это, скажи это ему: ты уволен, Нед, уволен! "

– Старик Нед, – сказал нежно Биннс.

Морган сжался от его голоса, такого необычно дружелюбного, мягкого.

Повеяло ленивым ветром южных морей. Морган замигал и, втягивая носом воздух, поднялся из-за стола. В выжженной солнцем комнате запахло прибоем и прохладным белым песком.

– Нед, дорогой старик Нед, – сказал мистер Биннс ласково.

Ошеломленный, Уилл Морган ждал. "Я сошел с ума", – подумал он.

– Нед, – сказал мистер Биннс ласково. – Оставайся с нами. Оставайся.

А потом остальным, скороговоркой:

– Это все. Обед!

И Биннс исчез, а раненые и умирающие побрели с поля битвы.

Уилл Морган повернулся, наконец, и пристально посмотрел на старика Неда Эмминджера, спрашивая себя: "Почему, о боже, почему?.. "

И получил ответ…

Нед Эмминджер стоял перед ним, и был он не старый и не молодой, а где-то посередине. Но это был не тот Нед Эмминджер, который в прошлую полночь высовывался как полоумный из окошка душного поезда или плелся по Вашингтон-сквер в четыре часа утра.

Этот Нед Эмминджер стоял спокойно, как будто прислушиваясь к далекому зеленому эху, к шуму листвы и ветра, прогуливающегося по просторам озера, откуда тянет прохладой.

На его свежем розовом лице не выступал пот. Глаза были не красные, они были голубые и смотрели спокойно и уверенно. Нед был оазисом, островом в этом неподвижном, мертвом море столов и пишущих машинок, которые вдруг оживали и начинали трещать оглушительно, подобно каким-то электрическим насекомым. Нед стоял и смотрел, как уходят живые мертвецы. И ему было все равно. Он пребывал в великолепном, прекрасном одиночестве внутри собственной своей спокойной, прохладной и прекрасной кожи.

– Нет! – крикнул Уилл Морган и бросился вон из комнаты.

Он понял, куда спешил, только когда очутился в мужской уборной и, как безумный, стал рыться в мусорной корзине.

Он нашел там то, что, знал, наверняка там найдет – пузырек с наклейкой: "Выпить сразу: против безумия толп".

Дрожа, он откупорил. Внутри оказалась всего лишь холодная голубоватая капелька. Пошатываясь перед запертым раскаленным окном, он стряхнул ее себе на язык.

Он будто прыгнул в набегающую волну прохлады. Дыхание его теперь отдавало ароматом раздавленного клевера.

Уилл Морган так сжал пузырек, что тот треснул и развалился. На руке выступила кровь, и он громко втянул воздух.

Дверь открылась. За ней, в коридоре, стоял Нед Эмминджер. Он шагнул внутрь, но пробыл только секунду, потом повернулся и вышел. Дверь закрылась.

Через минуту Морган уже спускался в лифте, и в портфеле у него побрякивал хлам из его письменного стола.

Выйдя, он обернулся и поблагодарил лифтера.

Должно быть, лица лифтера коснулось его дыхание.

Лифтер улыбнулся ошалелой, любящей, прекрасной улыбкой!

В маленькой лавке в маленьком переулке в ту полночь было темно. Не было вывески в витрине: Мелисса Жабб, ведьма. Не было пузырьков и флаконов.

Он колотил в дверь уже целых пять минут, но никто ему не отвечал. Тогда он начал бить в дверь ногами и бил минуты две.