Чак Паланик - Удушие

Спрашиваю: разве Виктор за ней не присматривал? Разве нет у него права жить собственной жизнью? Говорю: а может быть, Виктор так занят, потому что каждый вечер он куда-то идёт и в буквальном смысле убивает себя, чтобы оплатить счета за её постоянный уход. Это минимум три штуки баксов каждый месяц, на минутку. Может, как раз поэтому Виктор бросил учёбу. Говорю – просто возьмём и предположим: может быть, Виктор, чёрт его дери, делает всё, что в его силах.

Говорю – может, Виктор делает больше, чем кому-то там кажется.

А моя мама улыбается и отвечает:

– Ах, Фред, ты всё тот же защитник безнадёжно виновных.

Мама включает телевизор, и на экране прекрасная женщина в сверкающем вечернем платье бьёт другую прекрасную молодую женщину бутылкой по голове. Бутылка даже не примяла ей волосы, но женщина теряет память.

Может быть, Виктор разбирается с собственными проблемами, говорю.

Первая прекрасная женщина перепрограммирует женщину с амнезией на мнение, что та – робот-убийца, который должен выполнять распоряжения прекрасной женщины. Робот-убийца с такой охотой принимает своё новое обличье, что даже интересно становится: может, она просто разыгрывает потерю памяти, а так вообще – всегда искала удобный повод мочить людей направо-налево.

Мои разговоры с мамой, мои злость и негодование будто сливаются по стоку, пока мы сидим и наблюдаем это.

Мама в своё время подавала на стол омлеты с налипшими чёрными хлопьями покрытия со сковородки. Она готовила в алюминиевых кастрюлях, а лимонад мы пили из алюминиевых кружек, мусоля их гладкие холодные ободки. Подмышки мы душили дезодорантом на основе солей алюминия. Сто пудов, были тысячи путей, по которым мы пришли бы к этой же точке.

В рекламном перерыве мама просит назвать ей хоть один хороший факт из личной жизни Виктора. Как он развлекается? Кем он видит себя в следующий год? В следующий месяц? В следующую неделю?

Пока что понятия не имею.

– И какого же чёрта ты хочешь сказать, – спрашивает она. – Мол, Виктор каждый вечер себя убивает?

Как только официант уходит, я подцепляю на вилку половину моего филейного бифштекса и целиком пихаю её себе в рот, а Дэнни просит:

– Братан, – говорит. – Не надо здесь.

Вокруг нас едят люди в броских шмотках. Со свечами и хрусталём. С полным набором вилочек специального назначения. Никто ничего не подозревает.

Мои губы трещат, пытаясь сомкнуться вокруг ломтя бифштекса, мясо солёное и сочное от жира с молотым перцем. Язык мой отдёргивается, чтобы освободить больше места, и вот рот мой наполняется слюнями. Горячий сок и слюни пачкают мне подбородок.

Люди, которые заявляют, что говядина тебя убьёт, не разбираются в этом и наполовину.

Дэнни быстро осматривается и говорит, цедит сквозь зубы:

– Ты жадничаешь, друг мой, – трясёт головой и продолжает. – Братан, нельзя же обманом заставить людей, чтобы тебя любили.

Около нас сидит женатая пара с обручальными кольцами и седыми волосами, они едят не поднимая глаз, каждый опустил голову, читают программку одной и той же пьесы или концерта. Когда у женщины заканчивается вино, она тянется за бутылкой и наполняет собственный бокал. Ему не наполняет. На её муже часы с массивным золотым браслетом.

Дэнни наблюдает, как я разглядываю пожилую пару и грозится:

– Я скажу им, клянусь.

Он высматривает официантов, которые могли бы нас узнать. Пялится на меня, выставив нижние зубы.

Кусок бифштекса так велик, что я не могу свести челюсти. У меня раздулись щёки. Мои губы туго вытягиваются, чтобы сомкнуться, и мне приходится дышать носом, пока пытаюсь жевать.

Официанты тут в чёрных пиджаках, каждый с красивым полотенцем, перекинутым через руку. Живая скрипка. Серебро и фарфор. Мы обычно не делаем такого в подобных заведениях, но список ресторанов у нас заканчивается. В городе ровно столько-то мест, где можно поесть, и не больше, – а это уж точно такой трюк, который нельзя повторить в одном заведении дважды.

Отпиваю чуток вина.

За другим соседним столиком молодая пара принимает пищу, держась за руки.

Быть может, сегодня вечером это окажутся они.

За другим столиком, глядя в пустое пространство, ест мужчина в костюме.

Быть может, сегодня вечером героем станет он.

Отпиваю ещё вина и пытаюсь проглотить, но бифштекса слишком много. Он застряёт, уперевшись мне в стенку глотки. Я перестаю дышать.

В следующий миг мои ноги так резко выпрямляются, что стул летит из-под меня вверх тормашками. Руки цепляются за глотку. Стою, таращась на разрисованный потолок, закатываю глаза. Подбородок мой выпячивается далеко вперёд.

Дэнни лезет со своей вилкой через столик, чтобы стащить у меня брокколи, и заявляет:

– Братан, ты сильно переигрываешь.

Быть может, это окажется восемнадцатилетний помощник официанта, или парень в вельветовых брюках с водолазкой, но один из этих людей будет оберегать меня всю свою жизнь как зеницу ока.

Люди уже привстали на сиденьях своих стульев.

Быть может, женщина в платье с корсажем и длинными рукавами.

Быть может, длинношеий мужчина в очках с тонкой оправой.

В этом месяце я получил три именинные открытки, а ещё ведь даже не пятнадцатое число. В прошлом месяце было четыре. В позапрошлом – шесть именинных открыток. Большую часть этих людей я не помню. Благослови их Господи, – но вот они меня не забудут никогда.

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и наливается жаром. Пот струится по лбу. От пота мокнет рубашка на спине. Крепко обхватываю себя за глотку обеими руками, – универсальный знак языка жестов, “кто-то задыхается насмерть”. Я до сих пор получаю именинные открытки от людей, которые даже не говорят по-английски.

Первые несколько секунд все обычно высматривают, кто же сделает шаг вперёд и станет героем.

Дэнни лезет, чтобы стащить вторую половину моего бифштекса.

По-прежнему крепко обхватывая руками глотку, тянусь и пинаю его в ногу.

Дёргаю руками галстук.

Рву верхнюю пуговицу воротничка.

А Дэнни отзывается:

– Эй, братан, больно же.

Помощник официанта отшатывается обратно. Ему героизма не хочется.

Скрипач и стюард ресторана идут голова к голове, несутся в мою сторону.

По другую сторону, через толпу проталкивается женщина в коротком чёрном платьице. Спешит мне на помощь.

По другую сторону, мужчина сдирает с себя вечерний пиджак и кидается вперёд. Откуда-то ещё доносится крик женщины.

Такое никогда не занимает много времени. Всё приключение длится одну-две минуты, это предел. И очень хорошо, потому что именно на столько я могу задержать дыхание с набитым ртом.

Мой первый выбор был пожилой мужчина с массивными золотыми часами, как человек, который сэкономит нам день, взяв на себя счёт за наш ужин. Мой личный выбор была та в коротком чёрном платьице, по той причине, что у неё красивые буфера.