Фридрих Шиллер - Сочинения

Мы слышали тогда же эти вести:
Все государства обошла молва,
Что в Угличе царевич средь пожара
Погиб, и так как смерть его, конечно,
Была желанна для царя Бориса,
Бориса в этой смерти обвинили.
Теперь, однакож, не о смерти речи:
Царевич жив. Ты уверяешь, будто
Он жив в твоей особе. Докажи,
Где основанье тождеству такому?
Чем ты докажешь подлинность твою?
Как спасся ты и чрез шестнадцать лет
На свет вдруг объявился так нежданно?

И года нет, как самого себя
Обрел я, ибо жил доселе скрытно
И о своем рождении не ведал.
Едва себя запомню, был я служкой
За крепкой монастырскою оградой.
Ох, как тесна монашеская жизнь,
Когда душа запросит вольной воли
И в богатырских, юношеских жилах
Забьет ключом наследственная кровь!
Я сбросил ненавистный мне подрясник
И убежал потайно в вашу Польшу.
Здесь славный сандомирский воевода
Мне дал приют в своем вельможном замке
И честным званьем воина облек.

Как? О себе ты сам еще не ведал,
Когда по свету слух ходил издавна,
Что был спасен от гибели царевич?
Борис, дрожа на отнятом престоле,
По всем границам утвердил заставы,
Чтобы следить за путниками зорко.
Как? До тебя слух этот не достигнул
И ты не выдавал себя нигде
За Дмитрия?

Я рассказал, что знаю.
Коль слухи о моем существованье
Ходили, – их посеял сам господь.
Себя не знал я. В доме палатина
Я прожил юность в сонме челядинцев

В молчании благоговейном; страстно
Я полюбил одну из дочерей
Хозяина, хоть взоров и не поднял
На высоту, запретную пришельцу.
Но вот что было: львовский кастеллан,
Жених моей красавицы, случайно
Узнал про страсть мою к его невесте
И оскорбил меня кичливой бранью
И даже руку поднял на меня…
Я взялся за оружие; безумный,
Он в бешенстве попался мне под саблю —
И пал… Но в смерти этой я невинен.

Да, так все было…

Боже! Безыменный
И беглый чужеземец умертвил
Сановника, приятеля и зятя
Вельможного патрона своего!
Ни явная невинность, ни участье
Всей челяди, ни даже милосердье
Патрона не могли меня спасти:
Закон, к полякам милостивый, прямо
Меня, пришельца, осуждал на казнь.
И вот меня приговорили к смерти.
И я колени преклонил пред плахой
И шею под удар меча подставил.

Но в этот миг вдруг у меня на шее
Увидели из золота литого,
Каменьями осыпанный, наперсный
Купельный крест! У нас такой обычай,
Чтобы символ святого искупленья
Не скидывать с груди от колыбели.
В тот самый миг, как с жизнью расставаться
Пришлося мне, я этот крест купельный
Поднес к устам с благочестивой думой.
Заметили святую драгоценность
С немалым изумленьем; любопытство
Понудило мне узы разрешить
И допросить меня; но я не ведал,
С которых пор ношу святыню эту.
Тут были трое из детей боярских,
Бежавших от Бориса в Сандомир;
Они признали крест, по изумрудам
И аметистам, за наперсный крест
Царевича Димитрия: возложен,
По их словам, он был Мстиславским, князем,
При самом восприятье из купели
Царевича. Оглядывают ближе
Меня и замечают с изумленьем,
Что правая рука моя короче,
Чем левая: такая же примета
Была и у Димитрия случайно.
Допрашивают крепко. Я припомнил,
Что захватил с собою при побеге
Из монастырской келий псалтырь,
Что в псалтыре есть греческая надпись,
Начерчена игумном, а какая —
Не знаю по незнанью языка.
Псалтырь нашли и разобрали надпись.
Гласит: что брат Василий – Филарет
(Тогда мое монашеское имя),
Владетель псалтыря сего, – законный
Царевич Дмитрий, младший сын Ивана;
Что тайно спас младенца дьяк Андрей;
Что есть тому свидетельства: хранятся
В каких-то двух обителях и ныне.
Тогда бояре мне упали в ноги
И с полным убежденьем и сознаньем
Челом мне били как цареву сыну.
Так вдруг судьба из глубины несчастья
Меня к вершине счастья вознесла.

…

Как будто с глаз ниспала чешуя!
Воспоминанья подняли завесу
Минувшего – и ясно в отдаленье,
Как купола в лучах зари вечерней,
Два образа передо мной мелькнули —
Две первых искры детского сознанья.
Я вижу, как бегу я темной ночью;
Взглянул назад – потемки словно спрыснул
Пылающими брызгами пожар.
Должно быть, давнее воспоминанье,
Затем что облики его погасли
В моей душе. Я смутно помню только
Вот этот страшный, неотступный образ.
Потом припомнил я еще как раз:
Один из слуг меня назвал во гневе
Царевичем. Я счел то за насмешку,
И на слова ударом я ответил.
Все это молнией вдруг пронеслось,
Уверенность слепительную дав,
Что я царевич, будто бы погибший.
Разрешена судьбы моей загадка:
Не по приметам, может быть обманным,
А по биенью собственного сердца
Я узнаю…
И уж скорей пролью ее по капле,
Чем…

Но разве можем положиться мы
На надпись, найденную так случайно?
Кому должны мы верить? Беглецу?

Иль показанью беглецов таких же?
О благородный юноша, по речи
И по осанке видно – ты не лжец;
Но ведь и сам ты можешь быть обманут?
Простительно такой игрой высокой
Увлечься человеческому сердцу.
Что может быть словам твоим порукой?

Я пятьдесят свидетелей представлю
Поляков, от рождения свободных,
От корня безукорного Пиастов:
Пусть подтвердят иль нет мои слова.
Сидит здесь сандомирский воевода
И кастеллан из Люблина с ним рядом,
Они вам подтвердят мои слова.
…

Так что ж еще, пресветлое собранье?
Свидетельством таких особ высоких
Разрешено сомнение. Давно
По свету слух прошел, что князь Димитрий
Сын Иоанна, жив еще доселе.
Сам царь Борис то страхом подтверждает.
Вот юноша: летами и обличьем,
Вплоть до случайностей игры природы,
Он сходен с тем царевичем пропавшим,
И духом благородным он достоин
Высокого такого притязанья.
Судьба его чудесна несказанно:
Из кельи монастырской бедный служка
Является, и на груди его —
Тот самый крест бесценный, что царевич
Носил, с которым он не расставался.
А рукопись смиренная монаха,
Без спору несомненная, гласит
О царственном его происхожденье.
К тому же это ясное чело
И речь по правде – всякому порука:
С таким челом обман потайный в свете
Еще ни разу не посмел пройти,
Закидывая громкими словами…
Итак, я дальше возражать не смею
На притязанье юноши и имя, —
Даю ему как примас первый голос!