Карл Маркс - Капитал. Том первый

К. Поппер весьма убедительно увязывает позицию Маркса по отношению к христианству с его социально-нравственным кредо. И если такого рода «христианство», для которого лицемерная защита капиталистической эксплуатации являлась официальной позицией, с тех пор исчезло «с лица лучшей части нашей планеты, то это случилось не в последнюю очередь благодаря нравственной реформации, которая произошла под воздействием Маркса». [14] Там же. – С. 231. Кстати, чем не критерий для определения того, на самом ли деле мы приближаемся или еще более отдаляемся от «лучшей части нашей планеты»? Как полагает К. Поппер, «влияние Маркса на христианство можно, по-видимому, сравнить с влиянием Лютера на Римскую церковь. Обе эти фигуры воплощали вызов, обе в конечном счете привели к контрреформации в стане своих противников, к пересмотру и переоценке их этических норм». [15] Там же. Вот почему невозможно усомниться в том, что секрет религиозного влияния Маркса «заключен в его нравственном призыве». [16] Там же. – С. 243. Именно социально-нравственная устремленность деятельности Маркса объясняет и эффективность его критики капитализма, и религиозную силу воздействия его идей. Маркс «увидел, насколько бесстыдно могло быть искажено такое понятие, как „свобода“. Вот почему он не проповедовал свободу словами, а проповедовал ее делом». [17] Там же. – С. 238.

Как известно, Поппер не признает за Марксом приоритета в создании науки об обществе и его развитии. Поэтому понятен его вывод: «“научный” марксизм умер, но выражаемое им чувство социальной ответственности и его любовь к свободе должны выжить». [18] Там же. – С. 243

Итак, амплитуда колебаний в объяснении притягательной силы и беспримерного влияния Маркса отмечена рядом контрольных точек – социально-нравственная, освободительная направленность, революционность, научность, философичность и даже религиозность, причем ни одна из них не может быть обойдена или опущена и в то же время не в состоянии полностью доминировать. Но, может быть, перед нами нечто, ускользающее от обычного определения и утверждающее совершенно новую дискурсивность? Не станем забегать вперед и для начала выясним: возможно ли все-таки и, если да, то каким образом, понять Маркса в качестве действительно религиозного типа?

«По-настоящему любит свободу тот, кто утверждает ее для другого».

В одной притче рассказывается, как мудрец спрашивает своих учеников: «А теперь дайте-ка мне ответ, когда и каким образом человек узнает, что Небеса простили его за какой-нибудь грех?» И сам же отвечает: «Только никогда больше не греша подобным же образом, только так и тогда человек узнает, что Всевышний простил ему совершенный грех». Так не пора ли и нам, – и тут уж не так существенно, призванным веровать, сомневаться или вообще не веровать, не сомневаться, ни не веровать, – задаться тем же вопросом: «Простил ли нас Бог?» Ответ на него, как мы уже знаем, зависит от того, перестали ли мы «грешить подобным же образом». Пока, сдается, нет, мы еще далеко «не прощены», если, по-прежнему не ведая, что творим, упорно продолжаем «давить на все те же педали», так и не уразумев, в чем же, собственно, состоит наш «грех». Обратимся к первоисточнику и попробуем выяснить, в каком смысле приходится говорить, что мы и по сию пору совершенно бездумным образом продолжаем бесконечно вращаться в кругу «первородного греха». Нисколько не отказывая в праве на свой собственный смысл многим другим истолкованиям, остановимся на том, которое имеет в виду « искус свободы » (πειρα) как корень «греха всех грехов человеческих». [19] См.: Мистическое богословие. – Киев: Путь к истине, 1991. – С. 304–307. «Будете как боги, знающие добро и зло» – такими словами соблазняет Еву Змей-искуситель из Книги Бытия, предлагая ей вкусить плодов от запретного «древа познания добра и зла». Но почему доверяются ему первые люди, почему не видят его коварства? Не потому ли, что он не так уж «беспардонно», вовсе не напрямую, не на все «сто процентов» и не до конца обманывает их, произнося слова, очень похожие, внешне даже чуть ли не совпадающие с действительным божественным призванием человека – призванием к обожению , призванием стать богом .

Первочеловек с самого начала не выдержал искушения свободой, призвание к обожению по благодати он подчинил гордыне самообожения . Свою богочеловечность он возвел в абсолют человекобожия. Пожелав быть богом самим по себе, он на дар божественной свободы ответил не-благо-дар-ным жестом самостийной свободы отпадения от Бога. В результате собственного свободного выбора человек «впал» в познание добра и зла. Именно «впал», ибо познание надо здесь понимать в исконном значении еврейского глагола «познавать», т. е. находиться в непосредственном контакте, вступать в отношения, [20] Бубер М. Два образа веры. – М.: Республика, 1995. – С. 130. примерно в том смысле, в каком мы говорим о познании мужчиной женщины. Иными словами, он сам свободно определил себя, «детерминировал» к жизни внутри неустранимой противоположности добра и зла, пробираясь и продираясь к добру не иначе как через чащу зла, опосредствуя добро его противоположностью – злом, а свободу – необходимостью.

Будучи сотворенным по образу и подобию Божьему свободным, человек первым же своим свободным жестом «освобождает» себя от божественной свободы. Грехопадение есть отчуждение человека от его свободного призвания к богочеловечности. И только беспредельная любовь Божия могла найти спасительный путь возвращения человека к его призванию. После грехопадения в несвободу надо было Богу снизойти и стать человеком для того, чтобы человек вновь мог свободно становиться богом по благодати, богочеловеком. «Чтобы свобода существовала (как наше полагание), Бог уже должен был принять человеческий образ по своему свободному решению ». [21] Жижек Славой. Возвышенный объект идеологии. – М.: Художественный журнал, 1999. – С. 229.

Иисус является Христом в силу спасительной миссии привить свою богочеловечность всем людям, освободить их от «рабства греха» к свободе в синергии с благодатью. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал 5, 1). Освобождающее деяние, совершающееся посредством жизни во Христе, означает высвобождение в себе самого себя от своеволия и произвола к бескорыстной самоотдаче свободе другого. Обожение (Θεωσις) как обретение дара благодатной свободы является способностью своей свободой одаривать свободой другого. «Божественная свобода совершается в сотворении… высочайшего риска – в сотворении другой свободы». [22] Мистическое богословие. – С. 283. Благодат/ рная свобода – это ответ(ствен)ная свобода, или свобода как ответ(ствен)ность, это благодарный ответ на дар свободы Другого в качестве со- ответ(ствен)ного дара своей свободы другому в отличие от безблагодатной свободы как присвоенной и монополизированной, а потому и без- ответ(ствен)ной свободы, неблагодарной Другому, ибо не дарующей свободу другим. Утверждать своей свободой свободу другого – это и значит, покончив со своекорыстным самообожением, возвратиться на путь к действительному обожению, взять на себя Крест Христов, сораспяться Христу . И именно это, надо надеяться, будет означать, что мы перестанем «грешить подобным же образом» и заслужим прощения Бога.