Александр Дюма - Сальватор. Книга III

– Но, господь с вами, мама, что я должен по-вашему заметить? – сказал Баболен, долго и протяжно зевая.

– Ты разве не слышал, что сказал Бабилас?

– Ах да, ваш любимчик… Не хватало еще, чтобы я был вынужден прислушиваться к тому, что соизволит сказать этот господин!

– Повторяю, ты не слышал, что он сказал?

– Ну, хорошо, слышал.

– Так что именно он сделал?

– Он пожаловался.

– И ты не сделал никакого вывода из его жалобы?

– Сделал.

– Слава богу! И какой же ты сделал вывод? Ну, говори!

– Если скажу, вы дадите мне поспать?

– Да, лентяй!

– Так вот, я сделал вывод, что у него несварение желудка. Сегодня вечером он поел за четверых и поэтому имеет полное право поскулить за двоих.

– Ладно, – сказала Броканта со злостью, – иди ложись спать, скверный мальчишка! Так ты дураком и помрешь, это я тебе предсказываю!

– Ну-ну, мамаша, успокойтесь. Вы же сами знаете, что ваши предсказания не являются словами из Евангелия. Раз уж вы меня разбудили, объясните мне, что означает рычание Бабиласа.

– Нам грозит несчастье, Баболен.

– Ах ты!

– Большое несчастье: Бабилас без причины скулить не станет.

– Я понимаю, Броканта, что Бабилас, у которого здесь все есть и который как сыр в масле катается, не станет скулить по поводу прусского короля. Но что же он предчувствует и что хочет сказать своим скулением? Ну-ка, Бабилас, скажи, почему ты скулишь?

– Вот это мы сейчас и увидим, – сказала Броканта, начав мешать карты. – Иди-ка сюда, Фарес!

Фарес на призыв никак не отреагировала.

Броканта снова позвала ворону, но та не сдвинулась с места.

– Черт побери! В этом нет ничего удивительного, – сказал Баболен. – Ведь уже поздно, и бедная птица спит. И она права. Я лично ее за это осуждать не могу.

– Роза, – произнесла Броканта.

– Да, мама, – ответила девочка, которую во второй раз оторвали от чтения.

– Отложи книгу, малышка, и позови Фарес.

– Фарес! Фарес! – пропела девочка своим удивительно нежным голоском, который отозвался в сердце Людовика трелью соловья.

Ворона тут же вылезла из-под своего колпака, сделала пять-шесть кругов под потолком и уселась на плечо девушки точно так же, как она сделала это, когда мы в первый раз описали читателям жилище Броканты.

– Но что с вами, мама? – спросила девочка. – Вы выглядите очень взволнованной!

– У меня тяжелые предчувствия, моя маленькая Роза, – ответила Броканта, – посмотри, как обеспокоен Бабилас, взгляни, как испугана Фарес. Если еще и карты покажут что-нибудь нехорошее, нам надо будет быть готовыми ко всему на свете.

– Вы пугаете меня, мама! – сказала Рождественская Роза.

– Да что же это она делает, старая колдунья? – прошептал Людовик. – Зачем так пугать бедную девочку? Черт возьми, ведь она этим кормится, и поэтому уж кто-кто, а она-то прекрасно знает, что гадание на картах – это самое настоящее шарлатанство. Так и хочется задушить ее вместе с вороной и собаками.

Карты легли плохо.

– Приготовимся же к самому худшему, Роза! – горестно произнесла колдунья, которая вопреки словам Людовика к своей профессии относилась совершенно серьезно.

– Но, милая мама, – сказала Роза, – если Провидению угодно предупредить вас о том, что с нами может случиться несчастье, оно должно подсказать вам одновременно и как его можно предотвратить.

– Милое дитя! – пробормотал Людовик.

– Нет, – ответила Броканта. – Нет, и в этом-то вся моя беда: я вижу зло, но не знаю, как его избежать.

– Отличное предсказание! – сказал Баболен.

– О, господи! господи! – прошептала Броканта, подняв глаза к небу.

– Милая мама! Милая мама! – произнесла Роза. – Может быть, ничего и не случится. Не стоит так тревожиться заранее! Сами подумайте, ну какое с нами может приключиться несчастье? Мы ведь никому не причинили зла! Мы никогда не были так счастливы. Нас опекает мсье Сальватор… Я люблю…

Она остановилась, едва не произнеся слова: «Я люблю Людовика!» Это казалось ей вершиной человеческого счастья.

– Что же ты любишь? – спросила Броканта.

– О! Так что ты любишь? – подхватил Баболен.

И вполголоса добавил:

– Слушай, Розетта, Броканта думает, что ты любишь сахар, мелассу или изюм! О, до чего же мила Броканта, наша славная Броканта!

И Баболен принялся напевать на известный мотив следующие слова:

Но Рождественская Роза бросила на несносного мальчишку такой кроткий взгляд, что тот разом умолк и сказал:

– Хорошо, хорошо, ты его не любишь! Довольна ли ты теперь? Сделай довольное личико, моя милая сестричка!. Послушай-ка, Броканта, мне кажется, что сочинять стишки, как это делает мсье Жан Робер, довольно просто: видишь, я срифмовал их не задумываясь… Ну, решено, я стану поэтом.

Но все слова, которые произнесли Рождественская Роза и Баболен, не смогли вывести Броканту из задумчивости.

И она снова произнесла мрачным голосом:

– Иди к себе, милое дитя. И ты, лодырь, тоже ложись-ка спать! – добавила она, повернувшись к Баболену, зевавшему с таким наслаждением, что можно было опасаться за сохранность его рта. – А я пока поразмышляю и попробую найти способ отвести беду. Иди ложись спать, дитя мое.

– Ах! – вздохнул с облегчением Людовик. – Впервые за целый час ты произнесла что-то разумное, старая ведьма!

Рождественская Роза поднялась в свою комнатку на антресолях. Баболен снова улегся на свою кровать. А Броканта, вероятно, для того, чтобы лучше думалось, закрыла окно.

Тогда Людовик перешел на противоположную сторону улицы и прислонился спиной к стене. Оттуда он мог видеть окна комнатки Рождественской Розы. За маленькими белыми шторами в комнате горел свет.

С того самого момента, когда любовь с таким запозданием зародилась в сердце Людовика, он все дни и все ночи напролет думал о Рождественской Розе. А часть ночей он проводил под окнами этой девочки. Точно так же, как и Петрюс прогуливался перед воротами дома своей Регины.

Стояла прекрасная летняя ночь. Воздух был таким же чистым и прозрачным, как тот, что льется с небес Неаполя на залив Байя. В отсутствие луны землю освещали звезды своим живым и одновременно нежным светом. Казалось, дело происходило в одной из тех тропических стран, где, по словам Шатобриана, темнота – это не наступление ночи, а конец дня.

Людовик, не сводя глаз с окон комнаты Рождественской Розы, с сердцем, исполненным самых нежных, чувств, предвкушал неописуемую красоту этой ночи.

Он не говорил Розе, что придет, не назначил свидание этой дорогой сердцу девочке, но, поскольку она прекрасно знала о том, что редкую ночь молодой человек не был между полуночью и часом перед ее домом, он надеялся на то, что девушка, как только она поднимется в свою комнатку, откроет окно. В подтверждение его надежд слабый свет в ее окнах вскоре погас: Рождественская Роза поставила свечу в маленький закуток. Затем окно бесшумно открылось. Ставя на подоконник горшок с цветком, Рождественская Роза посмотрела на улицу.