Александр Дюма - Сальватор. Книга III

Глаза ее, еще не привыкшие к темноте, не сразу различили Людовика, стоявшего в тени, отбрасываемой домом напротив.

Но Людовик прекрасно видел ее и позвал голосом, от которого вздрогнуло сердечко девочки.

– Роза!

– Людовик! – ответила Роза.

Да и кто другой, кроме Людовика, мог позвать Розу таким нежным голосом, напоминавшим вздох ночи?

Людовик одним прыжком оказался на другой стороне улицы.

Перед домом Броканты был вкопан в землю высокий бордюрный камень, один из тех, что сегодня мы можем увидеть только на углах старых домов Марэ. Людовик не взобрался, а взлетел на вершину этого камня. Оттуда, вытянув вверх руку, он дотянулся до рук Рождественской Розы и нежно их сжал. Он держал ее ладони в своей руке и сжимал их долго, только произнося шепотом два слова:

– Роза! Дорогая Роза!

А Роза не имела сил даже прошептать имя молодого человека. Она просто смотрела на него, и грудь ее, прерывисто вздымаясь, дышала жизнью и счастьем.

Да и надо ли было произносить ненужные слова этим двум детям, достаточно понятливым, чтобы все и так чувствовать, достаточно неопытным, чтобы все это выразить? Сердца их как бы нежно сблизились. И голоса вряд ли могли добавить хотя бы слово к той симфонии, которая лилась из их глаз.

И Людовик продолжал поэтому держать в своих ладонях ладони Розы, а Роза и не думала их вынимать.

Он глядел на нее с тем нежным восхищением, которое охватывает ребенка или слепца, впервые увидевших свет.

Наконец, он прервал продолжительное молчание словами:

– О, Роза! Дорогая Роза!

– Друг мой, – ответила Роза.

Но каким тоном произнесла она слово друг?! С какой восхитительной интонацией! Этого мы никак не можем вам передать. Но скажем, что этого одного слова хватило, чтобы заставить Людовика задрожать от счастья.

– О, да! Я ваш друг, Роза! Самый нежный, самый преданный и полный самого глубокого почтения!.. Я твой друг, твой брат, нежная моя сестра!

Произнося эти слова, он услышал звук чьих-то шагов. Несмотря на то, что тот, кто приближался, старался ступать как можно тише, его шаги на этой пустынной улице звучали, словно сапоги военного на камнях собора.

– Кто-то идет! – сказал он.

И спрыгнул с бордюрного камня.

Затем он стремительно перебежал улицу и скрылся за углом дома, стоявшего на пересечении улиц Ульм и Почтовой.

И тут заметил вдалеке две тени.

А Рождественская Роза, закрыв окно, осталась стоять за шторой.

Тени приблизились: это были два неизвестных мужчины, которые явно искали какой-то дом.

Дойдя до дома Броканты, они остановились и принялись осматривать первый этаж, антресоли, затем бордюрный камень, на котором несколько минут тому назад стоял Людовик.

– Что нужно этим людям? – подумал Людовик, перейдя на другую сторону улицы и стараясь вдоль стены приблизиться как можно ближе.

Ступал он так тихо и прятался так умело, что незнакомцы его не заметили. И тут он услышал, как один из них сказал второму:

– Это здесь.

– А? Что все это может значить? – подумал Людовик, открывая свою сумку и доставая оттуда самый острый из своих скальпелей для того, чтобы на всякий случай иметь хотя бы какое-то оружие.

Но двое незнакомцев, казалось, уже увидели все, что их интересовало, и сказали друг другу все, что должны были сказать. Ибо они развернулись и, перейдя улицу по диагонали, свернули на Почтовую.

– О! – прошептал Людовик. – Неужели Рождественской Розе и вправду, как предчувствует Броканта, угрожает какая-то опасность?

Как мы уже сказали, Роза закрыла окно комнаты, но, и об этом мы уже говорили, осталась за занавеской у окна. Через стекло она смогла увидеть, как двое незнакомых ей людей удалялись по Почтовой улице.

Когда они скрылись из виду, она снова открыла окно и высунулась наружу.

Людовик снова взобрался на бордюрный камень и взял в руки ладошки девушки.

– Кто это был, друг мой? – спросила она.

– Не знаю, милая Розетта, – ответил Людовик. – Думаю, что два запоздалых прохожих, возвращающихся домой.

– Я так испугалась, – сказала Роза.

– Я тоже, – прошептал Людовик.

– И ты испугался? – произнесла девушка. – Ты! Испугался? Я-то могла испугаться, потому что меня напугала Броканта…

Людовик кивнул, что означало: «Черт побери! Мне это прекрасно известно!»

– Должна тебе сказать, милый друг, – продолжала Роза, – что я была занята чтением той книги, которую ты мне дал. Ну, ты знаешь, «Поль и Виржиния». О, в ней все так прекрасно! Так красиво, что я и не думала идти спать.

– Милая Розочка!

– Да, так и есть. К тому же я знала, что ты придешь. Вот поэтому и не шла к себе… Да, к чему это я?

– Ты сказала, дитя мое, что Броканта очень тебя напугала.

– Ах, да! Именно так! Но теперь ты здесь, и мне больше не страшно.

– Еще ты сказала, что книга «Поль и Виржиния» так тебя увлекла, что ты и не собиралась ложиться спать.

– Да. Представляешь, мне казалось, что я вижу сон и что этот сон о том периоде моей жизни, про который я забыла. Скажи-ка, Людовик, ты так много знаешь: правда ли то, что я уже жила до того, как появиться на свет?

– О! Бедное дитя! Ты своими красивыми пальчиками прикоснулась к самой великой тайне, которую пытаются познать люди на протяжении шести тысяч лет.

– Значит, ты ничего про это не знаешь? – грустно спросила Роза.

– Увы, нет! Но почему ты думаешь над этим вопросом, Розетта?

– Сейчас объясню: читая описание края, где жили Поль и Виржиния, этих огромных лесов, холодных водопадов, прозрачных ручьев, лазурного неба, я подумала, что в моей первой жизни, про которую я вспомнила только когда начала читать книгу «Поль и Виржиния», я уже жила в таком же краю, как они. И видела уже деревья с широкими листьями, фрукты, такие же огромные, как моя голова, золотое солнце, море небесного цвета. Однако же я, к примеру, никогда в жизни не видела моря. И все же, когда я закрываю глаза, мне кажется, что я лежу в гамаке Поля, что такая же черная женщина, как Доминго, качает меня и поет мне песню… О боже! Мне кажется, что вот-вот я вспомню слова этой песни. Постой, постой!..

Рождественская Роза закрыла глаза и сделала усилие, чтобы порыться в глубинах памяти.

Но Людовик с улыбкой пожал ее ладонь.

– Не утомляйся, милая сестричка, – сказал он. – Это бессмысленно. Ты ведь сама говоришь, что это – сон. И ты не сможешь вспомнить, дитя мое, о том, чего ты не видела и не слышала.

– Возможно, что это и сон, – грустно произнесла Рождественская Роза. – Но в любом случае, друг мой, я видела во сне очень красивую страну.

И она погрузилась в сладостную и глубокую задумчивость.

Людовик не стал мешать ей мечтать: в темноте ночи он увидел, как над его головой светилась ее улыбка.

Но потом ему показалось, что эта ее задумчивость слишком затянулась. И он спросил: