Метта Виктория Фуллер - Дневник проказника

Вот как я раздобыл денег, чтобы телеграфировать домой: тетя послала меня чистить бруснику для варенья, а я продал ягоды, пошел на станцию и телеграфировал: «Я у тети Бетси, скорей приезжай и возьми меня домой. Твой сын Жорж».

Мои сестры ужасно милые девочки. Я никогда, никогда во всю жизнь не буду делать ничего, что может их огорчить.

Сегодня вечером к чаю к нам пришел пастор. Его имя – Пемрод Небнизер Слокум. Он сказал, что ему двадцать шесть лет. Он бледен, носит белые воротнички и, как я заметил, очень любит девочек и сладкие печенья. Он погладил меня по голове – терпеть не могу, когда меня гладят по голове, – это прилично для малышей трех-четырех лет. Мне кажется, он старается понравиться Лили, но она его не хочет. Единственная душа на земле, о которой думает Лили – это Монтэгю Д. Джонс. Я сегодня как раз отнес ему письмо. Она дала мне десять центов, чтобы я никому этого не говорил. Он написал ответ и тоже дал мне десять центов.

Лили ожидала меня во дворе. Она быстро спрятала письмо в карман и побежала наверх. Что бы это значило? После чаю мы все пошли в залу. Мистер Слокум спросил меня, люблю ли я мармеладки, потому что я как раз положил одну себе в рот. Мы были одни у окна. Я сказал, что люблю и что всегда их покупаю, когда мистер Джонс мне дает денег за то, что я приношу ему письмо от моей сестры Лили. У него позеленело лицо, когда я это сказал. Потом он спросил, часто ли я их покупаю, а я ответил: каждый день. Он вздохнул слегка, как будто слишком много покушал, а потом сказал, что должен возвращаться в свой пансион [11] Пансион – недорогая гостиница и писать проповедь.

Что за странная жизнь! В этот раз они не бранили бедного Жоржи, не высекли его и не послали спать среди бела дня. Папа говорит, что купит мне на будущей неделе велосипед. Должно быть, я оказался очень полезным, даром что мне всего восемь.

Другая открытка с Крампусом

Прошлый вечер, когда я уже написал в своем дневнике и мне не хотелось спать, я пошел в комнату Лили, чтобы взять ее ночную кофту и испугать Бетти. И вдруг почувствовал, что в кармане что-то есть; оказалось письмо. Я его прочел. Там было: «Карета будет ждать сегодня в девять часов вечера – выйди потихоньку, все будет хорошо. Дорогая Лили, не заставь меня ждать напрасно».

– Что это? – сказал я. – Теперь почти девять. Пойду посмотрю.

Я повесил капот обратно в шкаф, спустился по черной лестнице и вышел на улицу. Я спрятался за бочкой с золою. Верно: на углу стоял экипаж. Через минуту пришла Лили с узлом в руке. Мистер Джонс выскочил из экипажа, помог ей сесть, захлопнул дверцу, и они покатили. Кучер погнал лошадей, как будто на пожар. Я со всех ног побежал домой, влетел в комнату, где все сидели, и выпалил:

– Вы бы лучше поторопились, если хотите еще догнать их. Я думаю, кучера следовало бы задержать за то, что он так бьет лошадей!

– О чем ты говоришь? – спросила мама.

– О, ничего. Только Лили уехала с ним в карете. Они поехали в Плетвилль венчаться. Я видел.

Реклама! Реклама! Самые лучшие коляски в Нью-Хавен! Экипажная компания Крукера и Огдена

Папа проговорил что-то очень скверное. Бесс побежала наверх в комнату Лили, чтобы посмотреть, правду ли я сказал. Меня погнали в кровать, как всегда, когда случается потеха.

Сегодня я встаю и иду вниз, к завтраку, а моя милая Лили уже сидит с другими за столом, а после завтрака говорит мне: «О, Жоржи, как ты мог нас выдать!» – и вдруг начинает громко плакать.

Уж лучше бы я этого не делал!

Опять стряслась беда в нашем доме – нет нужды сообщать, по чьей вине, – одного глупого мальчика; ко всем моим грехам добавился еще один, и хотел бы я знать, кто, как не я, еще мог быть виновен. Я ужасный; я попросту не заслуживаю, чтобы меня называли каким-нибудь другим словом; я просто ужасный, но я не хотел, все это происходит само, без всякого злого умысла. Дорогой дневник, думал ли ты когда-нибудь, что твоего маленького хозяина могут отправить в тюрьму? О, как ужасно, когда священник, и шериф, и старая мисс Гаркнесс смотрят на вас, как если бы вы были бессердечным преступником, когда вы совсем не собирались совершать ничего подобного!

В то утро я был очень хорошим; я играл с Джонни Брауном; мы не делали ничего такого плохого, что не позволило бы его маме разрешить мне остаться на обед (потому что его она тоже не желает меня видеть); и я ушел. Потом Джонни пришел ко мне за дом, и мы собирались отлично провести там весь день. Потом моя мама оправилась с визитами; мы поднялись в ее комнату, и я поставил стул на стол, чтобы дотянуться до верхней полки шкафа и взять оттуда какое-то лекарство, чтобы дать его Джонни. Джонни сказал, что оно довольно приятно на вкус, но делался все бледнее и бледнее, пока его желудок не завертелся так, что он перестал отличать голову от пяток. Тогда Бетти развела ему в чашке с противной теплой водой горчицы и заставила выпить эту отвратительную штуку, от которой бедного Джонни стошнило и ему стало легче. Когда Бетти ходила за горчицей, я заглянул в папино бюро и нашел там довольно смешной пистолет. Джонни сказал, что это был револьвер; тогда я велел ему не говорить никому ни слова, побежал к себе и спрятал пистолет под подушку. Я сказал: «Мы отлично позабавимся, когда ты выздоровеешь»; но он должен был пойти домой, потому что чувствовал себя очень плохо после того, как его стошнило.

Реклама! Реклама! Автоматический револьвер Мервина, Халберта и Co.

Я решил оставить пистолет под подушкой, потому что боялся, что его увидит Бетти. Я хотел только напугать им сестер; я и представить не мог, что он заряжен; но им почему-то не пришло в голову то же самое.

К чаю к нам опять пришел мистер Слокум; пасторы обожают приходить к кому-нибудь на чашку чая, это часть их работы – обходить все гостиные и ужинать там в свое удовольствие. Я спрятался, потому что папа как раз ушел на собрание городского совета, мама отправилась навестить больного Джонни; Сью как раз гуляла с доктором, а Лили и Бесс были обречены присматривать, чтобы преподобный не заснул в гостиной. Лили не разговаривала со мной с той самой ночи, когда хотела бежать; она ненавидит, когда мальчики используют ее своих для игр и шуток; не удивлюсь, если бы она стала женой священника; она такая рассудительная, чего я не мог бы сказать о ней в ту ночь, когда, как она сказала, собиралась взять меня к себе жить, когда выйдет замуж за мистера Джонса.