Оскар Уайльд - Портрет Дориана Грея. Пьесы. Сказки

– Да, – продолжал Дориан. – Что я для вас по сравнению с этим вашим Гермесом из слоновой кости или серебряным фавном?! Они всегда будут вам дороги, а вот как долго буду вам интересен я? До того момента, как на моем лице появится первая морщина, не правда ли? Я теперь понимаю – когда человек теряет свою красоту, он теряет все. Меня научила этому ваша картина. Лорд Генри тысячу раз прав: молодость – единственная ценность в жизни. Когда я замечу, что начинаю стареть, я покончу с собой.

Холлуорд побледнел и схватил его за руку:

– Дориан, Дориан, что вы такое говорите! У меня не было и никогда больше не будет второго такого друга, как вы. Вы же не можете завидовать каким-то неодушевленным предметам – вы, который намного прекрасней их всех!

– Я завидую всему, чья красота бессмертна. Завидую этому портрету, который вы с меня написали. Почему на нем должно сохраниться то, что мне суждено потерять? Каждое уходящее мгновение будет что-то у меня отнимать и тут же отдавать ему. Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы портрет изменялся, а я всегда оставался таким, как сейчас! И зачем вы его только написали? Когда-нибудь он начнет надо мной смеяться и безжалостно дразнить меня!

На глазах Дориана навернулись горячие слезы, он высвободил свою руку и, бросившись на диван, зарылся лицом в подушки и затих, словно молясь.

– Это твоя работа, Гарри! – с горечью произнес художник.

Лорд Генри пожал плечами:

– Ты увидел настоящего Дориана Грея, вот и все.

– Нет, дело не в этом.

– Если даже и не в этом, то все равно я тут ни при чем.

– Ты должен был уйти сразу же, как я тебя попросил.

– Но я не ушел именно потому, что ты меня попросил остаться, – возразил лорд Генри.

– Гарри, мне не хочется ссориться сразу с двумя моими лучшими друзьями, но вы оба заставили меня возненавидеть мое лучшее произведение, и мне ничего другого не остается, как уничтожить его. В конце концов, это всего лишь кусок холста с нанесенными на него красками – вот и все. И я не могу допустить, чтобы из-за такой чепухи между нами тремя испортились отношения.

Дориан Грей поднял с подушки золотую голову – лицо у него было бледное, глаза заплаканные – и стал следить за тем, что делает художник. А тот направился к своему рабочему столику из сосновых досок, стоящему у высокого, занавешенного окна, и стал там что-то искать. Что, интересно? Пошарив среди беспорядочно наваленных на столе тюбиков с красками и кистей, Холлуорд нашел длинный шпатель с тонким и гибким стальным лезвием. Неужели он действительно собирается уничтожить портрет?!

Судорожно всхлипнув, юноша вскочил с дивана, подбежал к Холлуорду и, выхватив у него шпатель, швырнул его в дальний угол студии.

– Не смейте этого делать, Бэзил! Не смейте! – крикнул он. – Это все равно что совершить убийство!

– Я рад, Дориан, что вы наконец оценили мое произведение, – холодно произнес художник, когда опомнился от удивления. – Признаться, я на это уже не надеялся.

– Оценил?! Да я влюблен в этот портрет, Бэзил! Он как бы частичка меня самого. Я это чувствую всей душой.

– Ну и отлично. Как только вы подсохнете, вас покроют лаком, вставят в раму и отправят к вам домой.

А там можете делать с собой все, что вам заблагорассудится.

Пройдя в другой конец комнаты, Холлуорд позвонил, чтобы принесли чай.

– Надеюсь, Дориан, вы не откажетесь от чашечки чая? И ты, Гарри, тоже? Или ты не охотник до таких простых удовольствий?

– Я обожаю простые удовольствия, – ответил лорд Генри. – Они последнее прибежище для непростых натур. Но драматических сцен я терпеть не могу и признаю их только на театральных подмостках. До чего же вы оба странные люди! Интересно, кому это взбрело в голову назвать человека животным, наделенным разумом? В высшей степени беспочвенное утверждение. Человек наделен чем угодно, но только не разумом. И я, в сущности, рад, что это так, но зачем же было устраивать такую возню из-за портрета? Ты бы лучше отдал его мне, Бэзил! Этому глупому мальчику он вовсе не нужен, а я был бы счастлив его иметь.

– Если вы отдадите его кому-то другому, Бэзил, я вам никогда этого не прощу! – воскликнул Дориан Грей. – И я никому не позволю называть себя «глупым мальчиком».

– Вы же знаете, Дориан, что картина по праву ваша. Я подарил ее вам еще до того, как начал писать.

– И вы так же прекрасно знаете, что вели себя довольно глупо, мистер Грей, – сказал лорд Генри, – и что вы на самом деле вовсе не против, чтобы вам иногда напоминали, насколько вы еще молоды, разве не так?

– Уверяю вас, утром я был бы против, лорд Генри.

– Ах, утром! С утра много чего изменилось.

В дверь постучали. Вошел дворецкий с чайным подносом и поставил его на маленький японский столик. Звякнули чашки и блюдца. Из большого старинного чайника вырывались, шипя, клубы пара. Затем мальчик-слуга внес два фарфоровых блюда с крышками в форме полушарий. Дориан Грей подошел к столу и стал разливать чай. Бэзил и лорд Генри не спеша последовали за ним и, приподняв крышки, взглянули, что там на блюдах.

– Давайте сходим в театр, – предложил лорд Генри. – Надеюсь, в городе идет хоть что-то приличное. Я, правда, договорился вечером с одним человеком пообедать в «Уайтсе» [10] «Уайтс» – старейший лондонский клуб консерваторов , но он мой давний приятель, так что можно послать ему телеграмму с сообщением, что я заболел или что мне не позволяет с ним встретиться более поздняя договоренность. Пожалуй, вторая отговорка звучит даже лучше: она поражает своей прямолинейной откровенностью.

– Терпеть не могу напяливать на себя фрак! – буркнул Холлуорд. – Человек во фраке выглядит совершенно нелепо.

– Это верно, – томно отозвался лорд Генри. – Нынешняя одежда безобразна, она угнетает своей прозаичностью и мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего красочного, кроме порока.

– Право, Гарри, не стоит говорить такое при Дориане!

– При котором из них? При том, что наливает нам чай, или при том, что взирает на нас с портрета?

– При обоих.

– Я бы очень хотел пойти с вами в театр, лорд Генри, – промолвил юноша.

– Так в чем же дело? Я вас приглашаю. И тебя тоже, Бэзил.

– Нет, право, я не могу. И, честно говоря, не хочу. У меня много работы.

– Значит, нам с вами придется идти вдвоем, мистер Грей.

– Если б вы знали, как я этому рад!

Художник закусил губу и с чашкой в руке подошел к портрету.

– А я остаюсь с подлинным Дорианом, – проговорил он грустно.

– Вы считаете, это – подлинный Дориан? – спросил оригинал портрета, приблизившись к Холлуорду. – Неужели я и в самом деле такой?

– Да, в точности такой.

– Но это же замечательно, Бэзил!

– Во всяком случае, что касается внешности, портрет верен оригиналу. И на нем вы наверняка не изменитесь, – вздохнул Холлуорд. – А это уже кое-что.