Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

Однако я открыла тетрадь вовсе не для того, чтобы распространяться обо всем этом, я хотела сказать, что еще нет полудня, а я предаюсь, более чем когда-либо, своим мучительным мыслям, мне теснит грудь и хотелось бы просто… рычать. Впрочем, это мое обычное состояние.

Небо серо, и на Chiaja виднеются только извозчики да грязные пешеходы, глупые деревья, которыми с обеих сторон засажена улица, заслоняют море. В Ницце с одной стороны виллы Promenade des Anglais, а с другой – море, свободно плещущее и разбивающееся о прибрежные камни. А здесь с одной стороны дома, с другой – какой-то сад, который тянется вдоль всей улицы и отделяет ее от моря, от которого сам отделяется довольно большим пространством совершенно голой земли, покрытой камнями и кое-какими постройками и представляющей картину самой безотрадной тоски. Серая погода всегда делает меня несколько грустной; но здесь, сегодня, она давит меня.

Эта мертвая тишина в наших комнатах, этот раздражающий шум извозчиков и тележек с бубенцами на улице, это серое небо, этот ветер, треплющий занавески! О! Какая я жалкая! И нечего сердиться ни на небо, ни на море, ни на землю.

21 апреля

Послушайте, вот что: если душа существует, если душа оживляет тело, если одна только эта прозрачная субстанция чувствует, любит, ненавидит, желает, если, наконец, одна только душа заставляет нас жить , каким же образом происходит, что какая-нибудь царапина на этом бренном теле, какой-нибудь внутренний беспорядок, излишек вина или пищи может заставить душу покинуть тело?

Рим. 24 апреля

Я собиралась рассказать весь день, но ни о чем больше не помню. Знаю только, что на Корсо мы встретили А., что он подбежал, радостный и сияющий, к нашей карете и спросил, дома ли мы сегодня вечером. Мы дома. Увы!

Он пришел, и я вышла в гостиную и принялась говорить совершенно просто, как остальные. Он сказал, что пробыл четыре дня в монастыре, остальные – в деревне. Теперь он в мире со своими родителями, он будет выезжать в свет, будет благоразумно вести себя и думать о будущем. Наконец он сказал мне, что я преспокойно веселилась в Неаполе, была по своему обыкновению кокетлива и что все это доказывает, что я не люблю его. Он также сказал мне, что видел меня в то воскресенье подле монастыря Giovanni et Paolo. И чтобы доказать, что говорит правду, он описал мне, как я была одета и что делала, я должна сказать – совершенно точно.

25 апреля

Мне кажется, что он меня больше не любит. Что ж, в добрый час. И от этой мысли мне становится жарко, у меня кипит кровь, и холод пробегает по спине!

Я гораздо больше люблю это, о да, по крайней мере, я в бешенстве, в бешенстве, в бешенстве.

Сегодня вечером, против всякого ожидания, у нас довольно многочисленное собрание, между другими – А.

Все общество вокруг стола, я с Пьетро – у другого. Мы рассуждали о любви вообще и о любви Пьетро в частности. У него на этот счет отчаянные принципы, или, вернее, он теперь так безумствует, что вовсе не имеет их. Он говорил в таком легком тоне о своей любви ко мне, что я не знаю, что и думать. Впрочем, он так похож на меня характером, что это просто удивительно.

Не помню, что тут было сказано, но уже через пять минут мы были в мире, объяснились и заговорили о браке. Он – по крайней мере, я большую часть времени молчала.

– Вы уезжаете в четверг?

– Да, и вы меня забудете.

– О, да нет же! Я приеду в Ниццу.

– Когда?

– Как только будет можно. Теперь я не могу.

– Почему? Скажите, скажите, сейчас же!

– Мой отец не позволил бы мне.

– Но вам остается только сказать ему правду.

– Конечно, я ему скажу, что еду туда для вас, что я люблю вас, что я хочу жениться, но только не теперь. Вы не знаете моего отца, он только что простил меня, но я еще не смею ни о чем просить его.

– Переговорите с ним завтра.

– Я не смею. Я еще не заслужил его доверия. Подумайте, целых три года он не говорил со мной… Через месяц я буду в Ницце.

– Через месяц меня уже там не будет.

– Куда же вы поедете?

– В Россию. И вот, я уеду, и вы меня забудете.

– Ну, через пятнадцать дней я буду в Ницце, и тогда… И тогда мы поедем вместе. Я вас люблю, я вас люблю! – повторял он, падая на колени.

– Вы счастливы? – спросила я, сжимая его голову своими руками.

– О, да! Потому что я верю в вас, верю вашему слову.

– Приезжайте в Ниццу теперь же, – сказала я.

– О! Если бы я мог!

– Люди могут все, чего хотят.

27 апреля

Господи! Ты был так добр ко мне до сих пор, помоги мне теперь, сжалься надо мной!

И Бог помог мне.

На вокзале я расхаживала вдоль и поперек – с Пьетро.

– Я вас люблю! – воскликнул он. – И я вечно буду любить вас, может быть, на горе себе.

– И вы видите, что я уезжаю, и вам это все равно.

– О, не говорите этого! Вы не можете говорить этого, вы не знаете что́ я выстрадал! И я ведь знал все время, где вы и что вы делаете… С той минуты, как я вас увидел, я совершенно изменился, посмотрите хорошенько. Но вы вечно третируете меня, как я не знаю кого! Ну, если я и делал глупости в своей жизни – кто же их не делал? – этого еще недостаточно, чтобы считать меня каким-то негодяем, каким-то взбалмошным повесой. Для вас я все сделал; для вас я примирился с семьей.

– Ну, это не для меня! Я совершенно не понимаю, при чем я в этом примирении.

– Ах! Да потому, что я серьезно думал о вас.

– Как?

– Вы вечно хотите, чтобы вам выкладывали все в подробностях, математически, а есть известные вещи, которые должны подразумеваться и от этого нисколько не менее очевидны! И вы просто смеетесь надо мной.

– Это неправда.

– Вы меня не любите?

– Да, и послушайте, вот что. Я не имею привычки повторять два раза. Я хочу, чтобы мне верили сейчас же. Я еще никогда никому не говорила того, что сказала вам. Я очень оскорблена, потому что мои слова, вместо того, чтобы быть принятыми как милость, приняты чрезвычайно легкомысленно и подвергаются каким-то толкованиям. И вы смеете сомневаться в том, что я говорю! Право, вы Бог знает до чего доведете меня.

Он сконфузился и извинился; мы больше почти не говорили.

– Вы мне напишете? – спросил он.

– Нет, этого я не могу, но я позволяю вам написать мне.

– А-а! Прекрасная любовь, нечего сказать! – воскликнул он.

– Послушайте, – сказала я серьезно, – не просите слишком многого. Это ведь еще очень большое снисхождение, если молодая девушка позволяет написать себе. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Но сейчас мы должны садиться в вагон, не будем тратить время на пустые споры. Вы мне напишете?

– Да. И что бы вы ни говорили, я чувствую, что люблю вас, как никогда никого больше не буду любить. Вы любите меня?

Я сделала утвердительный знак головой.

– Вы всегда будете любить меня?