Егор Ковалевский - Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях

– Ах, он собака, ах, он волк, ах, он старая лисица, скупец этакой! Конь совсем околевает, он и тут не хочет приколоть. А я еще и новый кафтан надел! – И он торопливо прикрыл дыру на кафтане, которую было выказал в пылу досады. – Вы куда? – спросил он нас, видя, что мы уходили, и, вероятно, желая увлечь нас с собой на поиски жирной конины в какую-нибудь более радушную юрту! Мы указали наудачу одно из соседних жилищ. Монгол с презрением поглядел на юрту:

– Там и куска сыра не добудете, не то – что мяса – и он взмахнул нагайкой и вихрем унесся от нас.

Монгольские сказания. – Гесер-хан. – Чингис-хан. – О происхождении одного из предков его. – Происхождение монголов. – Место рождения, смерти и погребения Чингис-хана. – Беседы с монголами. – Удобства и неудобства ранних выездов.

Монгольские пустыни почти вовсе не представляют ни памятников, ни мест, освященных воспоминанием. Даже в Киргизской степи вы часто встречаете могилы, так называемые мазарки, с которыми связано чье-нибудь имя, какое-нибудь происшествие или народная сказка. В Монголии, на пространстве пяти сот верст, вы едва найдете развалины здания, укрепления, или, наконец, памятник китайского тщеславия, начертанную на утесе надпись, свидетельствующую, что «в эти неприступные и никем непроходимые места проникло всесокрушающее китайское войско, на пути к завоеванию Чжунгарии, которой дикие и непокорные орды истреблены непобедимым Сыном Неба.» Не много славных имен осталось в народной памяти. Герой Гесер-хан принадлежит к истории собственно по имени; дела его составляют часть обширной мифологии буддийской: это Геркулес Монголии. Бурхан, избравший тело его своим жилищем, переселился потом в Далай-ламу тибетского, в котором и поныне пребывает. Гесер-хана изображают в буддийских кумирнях верхом на небывалом коне, в сопровождении своего сына и оруженосца с черным лицом.

Имя Чингис-хана скоро также превратится в миф; уже оно окружено таким туманом вымыслов, столько баснословных сказаний приплетено к истории, что сквозь них едва можно отличить настоящий очерк этого необыкновенного человека, которым гордится Монголия и о котором с ужасом вспоминает остальное человечество.

Говоря о монгольских сказаниях, нельзя не рассказать здесь о происхождении одного из предков Чингис-хана; оно очень напоминает собой историю родоначальника царствующего ныне в Китае маньчжурского дома, которую в подробностях рассказал наш русский синолог, к несчастью, так рано умерший, Горский. – История китайская сохранила подобное же сказание о происхождении А-по-си, основателя империи Хитан [6] Visdelou, в своей истории Тартарии, на стр. 81, рассказывает, что мать А-по-си увидела солнце, ниспавшее в грудь ее. ( Claude de Visdelou. Histoire de la Tartarie. – Прим. ред.). . Но, прежде чем расскажем о предке Чингис-хана, мы должны передать вам повесть о происхождении или сохранении монгольского племени. Сказки и народные предания то же, что лепет ребенка, который понятен только людям, близким ему. В устах моих вам, конечно, покажутся сухи и холодны эти рассказы, но послушали бы вы монгола, и при этой восточной обстановке окрестной природы, и при этом безусловном отчуждении от всякой положительности и цивилизации, и при этом совершенном уединении, – вы верно увлеклись бы им, подобно мне.

Тысячи за две лет до Чингис-хана, народ монгольский был истреблен другими кочевыми племенами; осталось только два человека – Тугуз и Гиюн и две женщины, которых имен я не помню: они спаслись бегством в неприступные горы Эргене-кун. В этих, обильных травой и водой, привольных для кочевья местах, потомство двух семейств размножилось быстро, и вскоре надо было искать средств выйти из теснин Эргене, которые, заметим мимоходом, вовсе не так неприступны и заперты, как говорит о них сказание. – Потомки Тугуза и Гиюна коротко были знакомы с горным и чугунно-плавильным делом, занимаясь издревле добычей железа; а потому, на общем совете, положено было расплавить гору и тем проложить себе путь из этого ущелья. Навалили огромные костры леса и стали раздувать огонь сотнями, а может и тысячами мехов – и железная гора расплавилась и потекла, образовав свободный проход. В воспоминание-то этого события, в старые времена, в первый час первого дня нового года, кузнецы ковали железную полосу в присутствии самых ханов, а не в ознаменование памяти Чингис-хана, который, будто бы, был в начале кузнецом, как полагают некоторые. Из того, что я уже выше сказал о Дархане и наковальне Чингиса, видно, что монголы смешали эти предания.

Один из эргенинских выходцев поселился со своим племенем, на берегах Онона и Керелуна. – Потомок его, Дунбун-базян, оставил по смерти своей молодую вдову, Алун-гою, происходившую из племени Курлас, и двоих сыновей. Через несколько лет после смерти своего супруга, Алун-гоя родила трех сыновей. Когда родственники Дунбуна стали укорять вдову, она старалась отделаться от них басней, будто бы родила сыновей своих от луча света. От одного-то из этих трех сыновей, по имени Буданчара, произошел в восьмом колене Чингис-хан [7] Mailla, t. IX, p. 3; Hist. de Mong. par le baron d'Ohsson. O. Иакинф выводит несколько иначе родословную Чингис-хана в своей истории . (Joseph de Mailla. Histoire générale de la Chine ou annales de cet empire, douze volumes, Paris, 1777-1783; Abraham Constantine Mouradgea d'Ohsson. Histoire des Mongols depuis Tchinguis-Khan jusqu'à Timour, 1834–35. – Прим. ред.). .

Исугай-Багадур был главой племени киат и наруг , которое впоследствии к нему присоединилось. Возвратившись однажды домой из своего опустошительного набега, он нашел у себя сына, которого родила одна из жен его, Улун-эке ( Улун – облако, эке – мать). Исугай назвал сына Темушин, иные говорят, в воспоминание убитого им в этом набеге начальника племени, Темушин-ога, другие – в ознаменование крепости сил младенца; Темушин, по-монгольски, значит лучшее железо.

Темушин, принявший впоследствии столь грозное имя Чингис-хана, родился у горы Дилун-балдан [8] Это показание монголов подтверждает и Рашид, стр. 106. , которая находится между Ононом и Керелуном. Он явился на свет с куском запекшейся крови в правой руке.

Дорогой, хотя я и ехал окруженный словоохотливыми монголами, однако, говорил с ними мало: как-то лень было говорить; при покойной и мерной поступи лошади, под небом, от которого не пышет раскаленным жаром, а веет прохладой, невольно увлекаешься мыслью, которая работает чрезвычайно деятельно, пока, наконец, усталая, не спадет на какой-нибудь слишком прозаический предмет, где ей трудно поразгуляться. За то, как скоро мы приходили на место и разбивали и меблировали мою юрту, что обыкновенно продолжалось с четверть часа, ко мне сходились монголы – провожавшие во время предшествовавшего переезда для того, чтобы проститься и получить обычные подарки, новые провожатые, – чтобы поклониться и поднести молочные пенки или даже ходаки, узенькие и тонкие платки, приготовляемые, преимущественно, в Тибете; часто приходил и тусулакчи со своей свитой. Простые монголы садились кружком, на разосланном на земле ковре, а чиновные на складных стульях, на которых боялись пошевелиться и, конечно, весьма охотно опустились бы долу, если бы не удерживало их на этом шатком возвышении чувство своего достоинства. Тут-то, после чашки, другой чая, освежался ум, разнеживалось тело, и разговор тек свободный и непринужденный.