Юзеф Крашевский - Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Один Бог знает, что выстрадала эта женщина, была грустная, несчастная и редко её кто видел иначе, как с заплаканными глазами. Собственное имущество обременила значительными долгами и догадывались, что сделала их, чтобы обеспечить второго сына. Пока только позволяло здоровье, она выскальзывала, несмотря на просьбы сына, за границу. Начали распускать вести, что тому воспитаннику жилось очень плохо. Бедная женщина тонула в слезах… Страдание её и судьбу покрывает тайна. Мы знаем только, что, чувствуя близкую смерть, она позвала старичка каноника или прелата Еремея, который, возможно, до сих пор жив. Президента не было дома, когда он прибыл, рассказывали, что она отбыла долгую исповедь, слуги болтали, что отдала ему какие-то бумаги, деньги.

На этом кончается моя история, – закончила докторова. – Стало быть, видите, профессор, что я имела причину просить вас, чтобы президенту о Тадзе не напоминали.

– А я, благодетельница, – прервал профессор, – был такой упрямый, что спросил его и разгневал.

– Я догадалась об этом, – с грустной улыбкой добросила хозяйка. – Есть ещё один повод, из-за которого эти – братья или не братья – должны были друг друга возненавидеть.

– Ещё один? – спросил профессор.

Докторова усмехнулась.

– Повод для нас, старших, уже не очень понятный, но самым ужасным образом ссорящий людей – любовь.

Испуганный Куделка взмахнул руками.

– Вы также когда-то любили, пане профессор? – шутливо спросила докторова.

Библиоман дивно скривил лицо, услышав вопрос, достающий до глубин его вечных воспоминаний.

– А! Моя благодетельница, – ответил он, складывая руки, как для молитвы, – может быть, я особенно между восемнадцатым и двадцать шестым годом испытал эту болезнь, которой в целом все подвержены, но сегодня – пепел засыпал эти памятки юношеских безумий. С тридцати же лет, могу поручиться, что, кроме книжек и науки, в сердце ничего не осталось, что бы его благим образом могло разволновать.

Хозяйка ударила его по плечу.

– Но не все такие умные, – отозвалась она, – или такие счастливые, чтобы любовь одного существа, как вы, могли в себе переделать в общую любовь людей. Когда оба те пана, наш уважаемый президент и юноша Тадзио, ещё были тут вместе, президент, сегодня такой суровый и на вид холодный муж красивой Джульетты, смертельно был влюблён в богатую и очень красивую Толу З. Панна Тола, родители которой умерли раньше, воспитывалась у тётки. Тётка, графиня Помпадур (как её тут все называли), жила на большой стопе. Сама была ещё красивой и хотела почестей. Дом всегда полный, весёлый, открытый, манил всю молодёжь по соседству. Наследница многих деревень, на выданье, можете себе представить, скольких мотыльков притягивала к своей особе. А она была и есть не только красивая и богатая, но умная, остроумная и смелая.

Рассказывали, что она довольно милым оком поглядывала на президента, когда появился убогий воспитанник президентши, этот Тадзио Мурминский, и президента, а с ним весь ряд иных претендентов отбросил. Панна им так скандально занялась, что тётя должна была отказать ему в доме. Спустя полторы недели после этого, должно быть, произошло что-нибудь важное между тётей и племянницей, потому что графиня Помпадур поехала к президентше и, застав там Тадзиа… с румянцем на лице попросила его, чтобы бывал снова.

Тётя Помпадур всегда нуждалась в деньгах, богатая племянница обеспечивала ими, догадывались, что пригрозила оставить её дом и отказать в дальнейших субсидиях. Поэтому тётя должна была согласиться на условия, но умела справляться. Насадила на племянницу целый рой опекунов и влияние семьи. Не давали ей покоя. Дядя панны поклялся, что никогда на свете брак не позволит… Хотели её выдать за президента. Панна с великим характером в свою очередь обещала, что никогда за него не выйдет. Из этого вырос настоящий ад.

Тадзио после нескольких посещений тёти должен был отказаться от дальнейшего соперничества. Что произошло между ним и девушкой, не знаю. Выехал вскоре за границу и исчез. Президент, немного остыв, на зло женился на той чудесной нашей Джульетте.

– А панна Тола? – спросил тихо профессор. – Панна Тол а?

– Панна Тола живёт со старой гувернанткой у себя на деревне. Одичала и сделалась независимой и странной. Каждый год немилосердно даёт несколько или более десятка гороховых венков теснящимся воздыхателям… делает себе голубые чулки и жестоко скучает. Иногда выезжает за границу, временами живёт в Дрездене или Берлине, путешествует, занимается музыкой, зачитывается книжками… и громко объявляет, что решила остаться старой девой.

– Поссорились с моих постояльцем? – спросил задумчивый профессор.

– А кто это может знать! – рассмеялась докторова. – Ни как друг с другом расстались, ни что в их сердцах живёт, а что умерло… никто не знает. Тола ещё очень красивая, хоть зрелая, а, скорее, хочет прикидываться старой…

Достойный Куделка сильно задумался.

– Хотел повеситься, видно, ниоткуда никакой надежды не имеет.

– Столько лет, мой профессор, – вздохнула докторова, – имели время остыть. Президент имеет красивую жену и любит её, насколько такой степенный человек может любить… а, несмотря на это, люди говорят, что когда в обществе случайно встречается с этой первой своей любовью, меняется его лицо… останавливает на ней взгляд… глупеет и жена на него гневается.

Закончив, докторова позвонила насчёт кофе.

– Я положила вам в уши, мой достойный Куделка, – сказала она, – больше, чем было нужно. Это старая история… Лучше бы, видимо, посоветоваться, что с ним делать.

– Тем паче, – добавил профессор, – что я, что мне, то есть я не говорю, что он для меня обуза, но я часто в таком положении…

Он выговорил это с грустью и, сам также испугавшись искренности, замолчал.

– Я понимаю, что вам, неприготовленному, может быть трудно такое бремя поднять. Но, был ли Тадзио сыном или воспитанником президентши, быть не может, чтобы она, любя его так, могла о нём забыть. Согласно всякому вероятию, ксендз Еремей должен что-то знать о том… не следовало бы его спросить?

– А да! Да! – подхватил обрадованный Куделка. – О! Стократно вам благодарен, пани благодетельница, за эту счастливую мысль. Завтра пойду к нему… издалека… спрошу… осторожно…

– Между тем, если бы вы были в каких-нибудь хлопотах, – прервала докторова, – не будьте ребёнком, одалживаете у евреев, возьмите у меня…

Восьмидесятилетний старец покраснел от этих слов как пион… испугался – никогда в жизни ни у кого, кроме евреев и ростовщиков, не брал ещё взаймы…

– Пани благодетельница, не нужно! Не нужно! Я, должно быть, плохо выразился… действительно, совсем не нужно и в сотый раз, пани, складываю благодарность.