Аннэ Фрейтаг - Вечность в тебе [litres]

Но то, что сейчас именно она ходит по тому же залу того же музея, что и я, уже невероятное совпадение. Та самая девушка, о которой я невольно думаю вот уже несколько дней. В универмаге, супермаркете или на пешеходном переходе – еще куда ни шло. Но встретить ее здесь? В Доме искусств? На выставке послевоенного периода?

– Итак, – говорит она, разглядывая меня, – почему «Памятники оленям»? Я не вижу никаких оленей.

Я немного нервничаю. Но потом она улыбается, и это чувство исчезает.

– А что ты вообще видишь? – спрашиваю я.

Она смотрит на предметы, лежащие на полу, а я наблюдаю за ней.

– Для меня эти штуки выглядят как отрубленные конечности.

Она избегает моего взгляда, словно боится, что ее ответ был глупым.

– Именно это они и представляют, – говорю я.

– Серьезно? – она смотрит на меня.

Я киваю.

– Детали инсталляции сделаны из глины. Бойс много работал с мифическими символами. С христианскими и германскими. Согласно Библии, Бог вылепил человека из глины, а затем вдохнул в него душу.

Ее взгляд на меня полон скептицизма, будто я только что это придумал.

– А тот кусок дерева в центре на четырех ногах, – я заключаю слово «ноги» в кавычки, – представляет собой оленя.

Она склоняет голову на бок и хмурится:

– Больше похоже на крышку гроба.

– Ты права, – говорю я, вынужденный улыбнуться. – Предположительно, это была гладильная доска его матери.

Луиза косится на меня так, словно ждет, что в любой момент я могу начать смеяться. Но я не смеюсь.

– А почему олень? – спрашивает она, наконец.

– У оленя много значений. Среди прочего он символизирует новые начинания.

Она останавливает на мне взгляд, который заставляет меня нервничать, поэтому я отворачиваюсь.

– А почему? – спрашивает она.

– Наверное, потому что его рога постоянно отрастают. Это символ возрождения и обновления. Олень играет важную роль почти у всех коренных народов и почти во всех религиях.

– Откуда ты так много об этом знаешь?

Чувствую, что она все еще смотрит на меня, и продолжаю разглядывать куски глины у моих ног.

– Я здесь работаю.

– Кем?

Наши взгляды встречаются. Я ищу снисходительность в ее глазах, но так ничего и не могу обнаружить.

– Я работаю официантом, – отвечаю отстраненно, как будто это работа, за которую мне должно быть стыдно.

– Где? – спрашивает она.

– Там, в кафе. Оно называется «Золотой бар».

– Не знала, что здесь есть кафе.

– Я работаю здесь два-три раза в неделю. – Короткая пауза. – Если заканчиваю достаточно рано, то иду на экскурсию. Вот почему я так много знаю об этом.

– Понятно, – говорит она, зарываясь руками в карманы брюк. – Кстати, то, что ты говорил до этого, оказалось правдой.

– Что именно ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Что я посмотрю на эту инсталляцию по-другому.

Какое-то время мы стоим в тишине бок о бок. Сначала это приятно, но потом уже нет.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, она вдруг спрашивает:

– А вон о той картине ты что-нибудь знаешь?

Мы провели вместе два часа. И даже тогда мы прощаемся лишь потому, что музей закрывается.

– Это было прекрасно, – говорю я, удивляясь тому, что произношу это вслух.

– Тебе в какую сторону? – спрашивает он, и я задаюсь вопросом, почему он не говорит, что ему тоже понравилось. Потому, что ему не понравилось, или потому, что парни вроде него попросту не делают этого?

– Мне на Мюнхенскую свободу [2] «Мюнхенская свобода» ( нем. Münchner Freiheit) – станция метро в Мюнхене. , – отвечаю я.

– Пешком? – удивляется он.

– Нет, – говорю я. – Полечу на своем драконе. Я привязала его там, снаружи.

Он смеется. Громким, заразительным смехом. Никогда бы не подумала, что он может так смеяться. Внезапно вокруг его глаз появляются мелкие морщинки, и сомневающееся выражение на его лице стирается.

– Ты не против, если я присоединюсь к тебе? – спрашивает он.

– Нет.

Мы идем рядом. Воздух такой холодный, что кажется, будто он глубоко врезается в мою кожу.

– Какие у тебя еще планы на сегодня? – невнятно спрашивает Джейкоб в свой шарф.

– У меня день рождения, – отвечаю я. – Мы с мамой, наверное, позже пойдем куда-нибудь поужинать.

Я говорю, не подумав. Не осознавая, сколько вопросов это может вызвать. Джейкоб останавливается и удерживает меня за руку чуть ниже локтя. Это первый раз, когда он прикасается ко мне. Он в перчатках, я в пуховике.

– У тебя день рождения? – Я киваю. – И ты говоришь об этом только сейчас?

– А что такое? Что бы это изменило? Ты бы организовал для меня воздушные шарики?

– Пойдем в «Золотой бар».

– Что? – переспрашиваю я.

– Сейчас мы с тобой съедим по куску пирога. Пойдем.

Сначала я хочу сказать «нет», но потом он берет меня за руку, и я иду с ним.

Я чувствую его тепло сквозь перчатку. Мы поднимаемся по ступенькам в задней части здания, потому что музей уже закрыт. Я ненадолго задумываюсь, был ли здесь когда-нибудь мой брат. В кафе или на открытой террасе летом. Джейкоб направляется ко входу. Наше дыхание окружает нас белыми облаками. Не хочу, чтобы он отпускал мою руку, но он отпускает. Потом тянет на себя тяжелую деревянную дверь, и я вхожу внутрь.

В маленьком холле тепло. Высокие стены выкрашены в темно-зеленый цвет, слева стоит небольшая золотая пальма с подсветкой, а рядом с ней разместилось удобное темно-коричневое кресло. Нижняя часть стены облицована панелями из темного дерева, а над ними висит белая картина с черными надписями. На долю секунды я чувствую себя словно в приемной доктора Фалькштейна, только не такой британской и современной. Мы входим в длинную узкую комнату со старым паркетным полом и подиумом с правой стороны, на котором вокруг продолговатых журнальных столиков расставлены диваны в стиле пятидесятых годов. За ними расположились несколько человек. Они читают газеты и пьют кофе. Искусно выполненная картина, подсвеченная сзади, растянулась над ними почти на всю длину комнаты. Стену напротив занимают зеркала. Кажется, что теплый свет исходит отовсюду.

Мы проходим мимо маленьких круглых столиков и деревянных кресел, которые выглядят ужасно неудобными, мимо туалетов и маленькой белой стойки. Джейкоб останавливается у двери в конце помещения и придерживает ее для меня. За ней все золотое и зеленое. Такое ощущение, что я затерялась в картине. Или в древнем атласе. Или в огромной шкатулке с драгоценностями. Заметно, что Джейкоб часто бывает здесь. Пока я озираюсь по сторонам, как впечатленный турист, он ведет себя как местный житель, который видел все это уже бесконечное количество раз. Фоном играет музыка. Она смешивается с разговорами и шумом кофемашины. Джейкоб дает мне знак подождать минутку и исчезает за длинным баром. Он кого-то приветствует, что-то объясняет, указывает на меня, и я быстро отворачиваюсь. И игнорирую то, как яростно бьется мое сердце, а ладони вспотели. В моем пуховике слишком жарко. Я расстегиваю молнию и стаскиваю с головы шапку. Мой взгляд мечется по комнате как любопытный ребенок. Деревянные панели, оконные рамы и двери – изумрудно-зеленого цвета. Вдоль золотых стен стоят черные столы поменьше, а середину комнаты занимает более длинный и большой. Над ним висит огромная люстра.