Соро Кет - Русалочка должна умереть

Он был уже не здесь.

Пожав плечами, я встала с кресла для посетителей. Для меня все тоже было закончено. И я ощущала это всем своим существом. Филипп, как видно, не успокоится, пока не уничтожит меня. Ему мало просто расстаться. Он хочет быть уверенным, что Ральф меня не возьмет. Он позвонил, чтобы обозначить свои позиции: сказать, что я ему не нужна. И Ральф услышал. Ральф, как и прежде перед ним трепетал.

– Я пойду к себе.

– Не хочешь прогуляться? – запоздало крикнул Ральф в спину. – Как раньше? Лишь мы вдвоем?

Я обернулась. Вся в злых слезах.

– Как ты не понимаешь?! Я не ребенок больше! Господи! Почему я не свернула шею, упав в овраг?!

Укрывшись с головой одеялом, я с горечью вспоминала ту ночь.

Сама я ее не помнила, – но знала по рассказам членов семьи.

…Мне было четыре года. В ту ночь шел дождь. В таких историях всегда идет дождь, да и когда он не идет в Гамбурге?.. Джессика накоксилась до кровавых соплей и потеряла сознание, испугавшись крови.

Маркус, испугавшись за ее жизнь, немедленно вызвал «скорую». В доме поднялась суета и моя доберманша, Грета, решила сходить и проверить, все ли окей внизу. Она вылезла из моей кроватки и носом открыла дверь.

При виде купированной, грозной на вид собаки, санитары едва не выронили Джессику. И Маркус, ухватив Грету за ошейник, запер ее в библиотеке.

Он не хотел, чтобы Фредерик потерял сразу двух ценных сук: собаку и девушку.

Про меня он, видно забыл.

Проснувшись, и увидев приоткрытую дверь, я решила, что Грета ушла на улицу. И я испугалась! Грета до смерти боялась грозы. Тогда мы еще не знали про ее эпилепсию, но стоило ей увидеть блеск молнии, собака бросалась прочь, куда несут лапы. Я не могла оставить свою любимицу под дождем!

Сунув ноги в сапожки, я взяла огромный розовый зонт и пошла искать ее. Той самой дорогой, какой ходила гулять с отцом. К Развалинам первого Замка, из камней которого наши с Филиппом предки, Рудольф и Вальгард, выстроили два собственных.

Ральф в это время как раз был там. Делал закладки. И у него тоже имелись фобии: Ральф боялся мертвых детей. Какой-то дурак написал в Википедии, будто в нашей семье было принято убивать слишком слабых детей законной жены. И заменять их крепенькими бастардами от местных крестьянок. Крепенькие бастарды и впрямь водились. Их признавали за особые заслуги перед Семьей и вводили в нее наравне с законными сыновьями. Но никогда и никто не сбрасывал детей в туалет. Штрассенберг – это Штрассенберг, а не Спарта. В те времена дети умирали и все. От тысяч самых разных причин, от ветрянки, диких вепрей, поноса и золотухи. Но никому не приходило в голову забивать их трупами замковый туалет. Да и туалеты появились гораздо позже!

Ральф этого не знал. Ему мерещились мертвые младенцы. Их маленькие тщедушные ручонки тянулись к его штанинам. Их голоса звучали в его ушах.

– Ты видел моего папочку? – раздалось сзади.

И заорав, с размаху, Ральф рухнул в папоротник, а я осталась стоять.

– Твои волосы светились, клянусь тебе!.. Я понял, что ты – судьба! – рассказывал он, когда я была чуть старше.

Ральф с детства был мистиком и верил в свою судьбу. Даже если она являлась ему Белым Гномом с Розовым Зонтиком. Поэтому он не убежал и не обоДрался. Гном заблудился. Гном плакал. Гном хотел знать, не видел ли Ральф его собаку и папочку.

Красивого, в длинном черном платье.

Ральф выбрался из папоротников, в которые он упал и присел на корточки, разглядеть феерического создание. Гном с Зонтиком благоговейно прикоснулся к его щеке:

– Ты Принц, да? Только принц может быть такой красивый.

Ральф подхватил Гнома. Детские руки обвились вокруг его шеи, мягкое теплое тельце доверчиво прильнуло к его клокочущей от смеха груди. Ральф никак не мог мысленно развидеть Папочку в диинном чейном паатье .

– А как зовут папочку?

– Отец!

– Как?

– Отец! Его тут все знают.

– А мамочка у тебя есть? – спросил Ральф. – Матерь?

– Грета.

Ральф улыбнулся. По крайней мере, с этим можно было работать.

– Как она выглядит?

– Она вся коричневая.

Ральф присмотрелся, но ничего такого в ребенке не обнаружил. С другой стороны, бывают же и в Африке альбиносы. Что девочка не фея, а альбинос, он больше не сомневался. Но вот, что Штрассенберги вдруг стали толерантны…

– Коричневая?

– Да. Но ее мать была черная. Папа говорит, что Грета – его лучшая сука, поэтому позволяет ей спать со мной, – добил его Гном. – Остальные четверо сидят в клетке… Хотя они и не делают ничего плохого.

И пока Ральф думал, девочка ли больна, или он сам слишком сильно ударился при падении, на дорогу выскочил доберман. Мускулистое поджарое тело сверкало в свете луны, как змеиная чешуя.

Вскинув голову, собака громко залаяла…

…В дверь постучали.

– Со мной все в порядке, тетушка, – крикнула я, неохотно высунув голову. – Я ничего подобного больше не сотворю.

– Это не тетушка, – сказал голос Ральфа. – Можно войти?

– Нет! – заорала я, колотя матрас ногами и кулаками. – Оставь меня, наконец, в покое! Я ненавижу тебя!

В новой школе мне не понравилось сразу. Новой школе сразу не понравилась я. Совсем, как в детстве. Когда я пошла в первый класс. Только на этот раз, у меня уже не было никаких иллюзий.

Девушка, которой меня навязали, как новенькую, показала шкафчики, раздевалки и туалет. На этом ее толерантность кончилась. Она подчеркнуто указала на пустой стол в столовой и пошла дальше.

Дежа вю.

Мне казалось, я была к этому готова, но готовой я не была готова.

Наш клан был большим и довольно спаянным. И мы не то, что дружили между собой, но всегда общались. Со мной учились Штрассенберги, Ландлайены, Тилленбурги… И все они знали, кто я и сколько за мной стоит.

У меня было место в обществе, мое место было среди семьи. Если бы в школе мне указали на пустой стол, мои старшие братья Штрассенберги заняли бы все места. Сестер Штрассенберг у меня почти не было, а те что были – были намного старше или младше меня. Но!.. Если бы я сама или кто-то другой увидели, что обижают одну из них, мы собрались бы и дали бы за нее отпор.

Таков был клан Штрассенбергов: дома относись друг к другу как тебе хочется, но за стенами квартала, держись семьи и защищай ее честь, как можешь.

Теперь, одной своей придурью, Филипп вышвырнул меня за пределы клана. Здесь я была никем. Здесь фамилия Штрассенберг ничего не значила, а фамилия Дитрих только усугубляла все.

Ральф был так холоден, что на нем можно было раскладывать скоропортящиеся продукты. А тетушка запретила мне нормально накраситься и надеть привычную мне одежду. В худи и джинсах, я ощущала себя русалкой, которую вынесло на скалу. Нелепой, неловкой и беззащитной в чуждом ей элементе.