Соро Кет - Русалочка должна умереть

Рассказы Ральфа о том, что они творили, возбуждали сильнее всех прочитанных книг. Ральф не рассказывал ей подробности, но этого и не требовалось. Стелла прочла достаточно романов, да и собственный опыт в БДСМ у нее был.

Ральф как-то признался ей, что никогда не испытывал такого удовольствия, как вдвоем с Филиппом. Когда они на два члена трахали связанную, визжащую от восторга, Джесс.

Стелла слушала, мысленно улыбаясь: еще бы! Ральф испытал бы гораздо большее удовольствие, выгнав девушку за дверь. Секс с Филиппом излечил бы его психозы. Все. Разом! Но тогда Ральф перестал бы приходить к ней.

И Стелла послушно делала вид, что Ральф гетеросексуален. По крайней мере, месяца три. Она простояла перед ним час, сделала лучший минет, на который была способна и… Ральф не выдержал, признал, что она права.

– Ремень? – улыбнулась Стелла.

Он молча протянул руку. Часть ее мечт исполнилась. Осталась только одна…

…Стелла вздохнула, пытаясь пересесть поудобнее. Ягодицы горели диким огнем, будто бы прикипая к джинсам. Он постучался к ней в три часа ночи и набросился, прямо в прихожей, повалив ее на паркетный пол.

Да, его член упал, не дойдя до финиша, но Стелла решила, – это хороший знак.

Еще чуть-чуть и они поговорят о ребенке.

Что-то в ней дрогнуло.

Вспомнился миг, наполненный агоническим страхом, когда она забилась от Ральфа в угол, крикнув: «Остановись!» и тут же сгладился… Стоило ей сказать, как порка закончилась. Сразу же! Ральф помог ей встать, принять ванну и обработать рубцы. Он был такой ласковый с ней, словно его перезагрузили. И на прощанье даже поцеловал.

В голову.

Стелла улыбнулась своему страху. Надо же было быть такой дурой: забыть, что это игра. Забыть, что он остановится, если ему сказать!.. Она глубоко моргнула, посмотрев на священника и Ральф, одними глазами, улыбнулся в ответ. Казалось, что их любовь кричит и бьется под высокими церковными сводами. Тетушка Ральфа обернулась и строго глянула на нее.

Опомнившись, Стелла заставила себя успокоиться. Попыталась сосредоточиться на его словах. Все было бесполезно. Губы, что их произносили, волновали сильнее слов. Если бы только не его импотенция. Если бы только не безотчетная, ничем не объяснимая ярость, с которой Ральф бьет ее…

В те краткие мгновения, когда Стелла могла размышлять разумно, она понимала: эта его любовь – странная. Понимала, что будь она одной из своих клиенток, то посоветовала бы женщине не пускать его на порог.

Клиентке она сказала бы: «Этот человек – болен!»

«Очень легко поверить в любовь священника, – сказала бы Стелла. – Очень легко списать его равнодушие на необходимость хранить все в тайне! Но это, милочка моя, не любовь! То, что он делает с вами – это агрессия».

Себе она такого не говорила.

Сама она смотрела на кафедру, не в силах оторвать глаз. Цветные блики света, бившего сквозь оконные витражи, танцевали на его белом одеянии. На красивом, мужественном лице. Черные волнистые волосы были зачесаны назад, подбородок слегка оттеняла короткая ухоженная щетина.

Казалось, Ральф читал проповедь, обращаясь лишь к ней одной. И лишь на нее смотрел…

Лишь потом, когда проповедь закончилась и все поднялись для благословения, Стелла обратила внимания на девушку, стоявшую рядом с госпожой Дитрих. Простое, но дорогое черное платье. Очень большая для тонкого тела грудь. И белые волосы, гладко зачесанные и собранные в узел.

Джессика?

Стелла замерла.

Приходскому священнику полагался церковный дом, однако Ральф жил в тетушкином. Технически, большая деревянная вилла, изящно-белая, словно яхта, находилась за городом. Фактически Геральтсхофен был очень мал, и путь до центра занял бы минут десять.

Пешком.

Прежний владелец дома, старый богатый тип, женился однажды на юной женщине, ровеснице своих же детей. И дети отреклись от него. Даже когда отец узнал про свой рак, дети остались при своем мнении:

– Пусть о тебе заботится твоя вертихвостка!

– Вот и славненько! – сказала молодая жена. – Любимый, мы уезжаем на Побережье. Там у моей семьи пляжный дом, у моря дышится много легче.

И дети в недоумении увидели дом отца в рубрике «Сдается!»

– Год, максимум, – сказали друг другу дети. – Переживем.

И время пошло.

Из Гремица, где теперь жил отец, поступали краткие донесения о его здоровье. И письма, где отец молил о прощении и просил его навестить.

Дети едко молчали.

«Последний» год, тем временем, превратился в три. Дом так и сдавался, а Хорст Валденбергер подружился с сыновьями Элизабет и оставил в покое собственных. Лишь незадолго до его смерти, письма стали приходить вновь. Будущая вдова умоляла пасынков приехать; хотя бы за ее счет. А пасынки писали в ответ: «Все твое – скоро будет наше!» Письмами. Они поняли, что наделали, когда увидели эти письма вновь. В суде, где пытались оспорить свое наследство.

Увы, но дом в Геральтсхофене и все остальное имущество их отца, осталось юридически подкованной вдовушке. Потом, много позже, виллу выкупила фрау Агата.

Тяжело дыша от волнения, Стелла вскарабкалась на крыльцо и нажала кнопку. В глубинах большого холла заверещал звонок. Она опустила руку, отступила на шаг и дверь тут же распахнулась. На пороге стояла беловолосая девка из церкви. На ней была простая белая майка и джинсы, которые, казалось, вот-вот спадут. Нижним бельем девица, не утруждалась. Вежливостью, тоже.

– Да?

Благодушное настроение испарилось.

– Эээ, вы должно быть, Джессика? – уточнила Стелла.

– Лучшая ее часть. А кто вы?

Стелла вежливо протянула руку.

– Я доктор профессор Стелла Халль. Твой брат дома?

Девушка облила ее презрением и громко рявкнула:

– Ральф!

Стелла с досадой подумала, что маленькая сучка могла бы пригласить ее в дом! И что таких, очень низко посаженных джинсов уже не носят. А еще, что под джинсы, положено надевать трусы.

– Тогда ты, верно, Верена, – попыталась женщина еще раз.

– Ральф! – снова рявкнула девушка, раздраженно переступив с ноги на ногу.

– Да что ты орешь?! – раздалось в ответ. – Че надо?!!

– К тебе! – прорычала та и развернувшись, ушла.

Спасибо, хоть дверью не хлопнула.

По роду службы Стелла постоянно общалась с девочками-подростками. Трудными подростками. Подростками из трудных семей. Но ни одну из них она не ненавидела с такой беспомощной жгучей яростью.

Ральф, наконец, появился. Он выпил. Это было ясно и по его лицу, и по ядреному запаху листерина. При виде Стеллы Ральф словно ударился о воздух лицом.

По инерции выпрыгнув за дверь, потянул ее на себя, чтоб в доме не слышали. Прошипел:

– Какого черта ты здесь забыла?!

Такой враждебности Стелла не ждала.