Кэти Макгэрри - Эхо между нами

– У тебя проблемы с алкоголем, – мой голос низкий, полный ярости, но, по крайней мере, я не кричу.

– Да, я пью! Но все пьют! Вот что происходит, когда ты становишься взрослым!

– Только не тогда, когда ты не можешь это контролировать! – наконец кричу я. – Только не тогда, когда забота о тебе становится моей работой. Не тогда, когда ты приводишь в дом незнакомых людей посреди ночи и подвергаешь нас риску.

– У меня нет никаких проблем! – она кричит.

– Есть, и пока ты не признаешь это и не получишь хоть какую-то помощь, мы с Люси не будем жить с тобой.

Мама бледнеет и падает, как будто у нее подкашиваются ноги. Она стоит только благодаря своей хватке на стуле и помощи Ханны.

– Что ты сказал?

– Мы с ней уходим. Сейчас.

В ее глазах пляшут демоны.

– Ты не можешь уйти и уж точно не можешь забрать Люси.

Мое горло распухает, потому что я знаю, что следующие слова будут ножом в ее душу, предательством, которое она никогда не простит, но я не могу позволить Люси жить так, как я, и не могу позволить себе жить так дальше.

– Я напишу тебе, когда мы приедем к папе.

Мама бросается вперед, ударяется о стул, и я вздрагиваю, когда ее руки хватаются за столешницу, чтобы устоять на ногах.

– Так вот в чем дело? Неужели твой отец кормит тебя этой ложью? Неужели ты так отчаянно хочешь, чтобы он любил тебя, что делаешь из меня плохую мать?

Мне трудно дышать, и мои глаза горят, когда все оборачиваются и смотрят на меня. Мне семнадцать лет, и я не хочу этого делать. Не хочу быть взрослым в этой комнате. Я не хочу быть тем, кто умоляет мою маму понять, что у нее есть проблема. Не хочу разбивать ей сердце.

– Я люблю тебя, мама. И Люси тоже любит. Я скоро свяжусь с тобой. – Я смотрю на Ханну, умоляя ее понять, – у нее проблема, и нам нужна ваша помощь.

Я оборачиваюсь, почти ожидая, что Сильвия и Мигель остановят меня, но они этого не делают. Сильвия хватает меня за руку, Мигель поворачивается вместе со мной и идет следом, его рука все еще лежит на моем плече в качестве поддержки.

И моя мама тоже… она плачет, она кричит. А я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания.

– Ты была права, – говорит Сильвия, когда я открываю дверь в нашу квартиру, – Сойер определенно нуждается в своих друзьях, и прямо сейчас он действительно нуждается в тебе.

Если бы кто-нибудь сказал мне в августе прошлого года, что Сильвия Риччи придет ко мне домой в восемь вечера, я бы посоветовала ему провериться на наличие опухоли мозга. Но это забавно, как меняется жизнь, и то, что она стоит у моей двери, нормальнее не бывает.

Один взгляд в ее встревоженные глаза, и я хватаю слишком большую мне кожаную куртку отца с крючка на стене.

– Ви, – зовет папа, – я хочу, чтобы ты была дома к десяти.

Я кружусь на цыпочках, удивленная комендантским часом. Папа у раковины заканчивает мыть посуду, которую я помогала ему вытирать и убирать. Он стоит ко мне спиной, но по тому, как напряжены плечи, я вижу, что он в полной боевой готовности. Теперь он будет внимательно следить за мной. Внимательнее, чем хотелось бы.

– Не проблема.

Папа оглядывается на меня через плечо, и мой желудок сжимается. Вот оно – глубокое беспокойство.

– Я в порядке, пап, – говорю я.

Он рассеянно кивает и возвращается к тарелкам. Время. Нам с папой нужно больше времени проводить вместе.

Это заставит его чувствовать себя лучше. Но с Сильвией, стоящей у двери, и с Сойером, нуждающимся во мне, время вместе придется отложить.

Не в силах оставить папу таким расстроенным, я подхожу к нему и обнимаю. Он крепко обнимает меня в ответ, а потом бормочет что-то о том, что мне пора идти.

Мы с Сильвией уходим, и, как только оказываемся на переднем крыльце, я останавливаюсь, чтобы позволить ей вести меня. Она обходит дом сзади и, направившись к линии деревьев, включает фонарик на телефоне. Я делаю то же самое.

– Сойер и Мигель уже отправились в туберкулезную больницу. Сойер хотел сначала подняться наверх, чтобы побыть один несколько минут, но мы с Мигелем не посчитали это хорошей идеей. Я осталась здесь, у него дома, и собрала еще кое-какие вещи для него и Люси. Сойер не хотел задерживаться здесь на случай, если его мама вернется. Я обещала ему, что найду тебя, когда закончу, и приведу сюда. Он хочет увидеть тебя перед отъездом.

– Отъездом?

Сильвия сочувственно наклоняет ко мне голову.

– Он хотел сам сообщить тебе.

Я киваю, и мы начинаем крутой подъем на холм. Мы вовсю пыхтим, и на полпути вверх я начинаю потеть под папиной кожаной курткой. Хочется снять ее, хотя жестокий осенний воздух кусает мою обнаженную кожу.

Наконец мы добираемся до каменных ступеней заброшенной больницы, и, чтобы скорее увидеть Сойера, я прыгаю сразу через две. Сильвия колеблется внизу.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Это место пугает меня до чертиков, серьезно.

Я оглядываюсь вокруг: больница светится серебром лунного света. Сильвия очень напугана, и я тоже боюсь, но не призраков за закрытыми дверями. Я больше боюсь того, как сильно на Сойера нужно надавить, прежде чем он окончательно сломается.

– Иди, – говорит Сильвия и обхватывает себя руками, – я останусь здесь. Мигель сказал, что они на восточной стороне здания.

Нет, так не пойдет. Я протягиваю ей руку.

– Не думаю, что кому-то из нас нужно быть одному. – Теперь уже нет.

Сильвия осматривает окрестности, темноту и тени. Она смело поднимается по лестнице и переплетает свои пальцы с моими. Мы медленно идем по каменному крыльцу, и Сильвия поворачивает голову при малейшем звуке, ее широко раскрытые глаза бегают по стенам, как будто она готовится к нападению.

В глубине души я знаю, что никакого нападения не будет.

– Как ты можешь быть такой расслабленной? – спрашивает Сильвия. – Когда я росла в этом городе, то слышала о стольких ужасных вещах, которые здесь происходили. Все эти смерти, поверхностные медицинские практики, сатанинские ритуалы в уже заброшенном здании. Это место – сплошное зло.

– Так ли это? – спрашивает Сойер, когда мы поворачиваем за угол, и мое сердце подпрыгивает при виде его, прислонившегося к одной из каменных колонн.

– Я не думаю, что это место злое, – говорю я.

– Я тоже. – Сойер достает из заднего кармана сложенную стопку бумаг, и, если бы он не выглядел таким невероятно грустным, я бы улыбнулась. Это дневник Эвелин.

– Как ты можешь так говорить? – спрашивает Сильвия, выпуская мою руку.

Сойер смотрит на меня, протягивая бумаги Сильвии, и я утвердительно киваю головой. Он отталкивается от стены и отдает ей дневник.

– Когда закончишь, верни его Веронике. Он принадлежит ей.