Мариана Запата - От Лукова с любовью [litres]

Листая журнал и походя замечая мелькавшие перед моими глазами фрагменты бедер, бицепсов и скульптурных спин, я нашла нужную страницу и развернула ее. Я была совершенно уверена, что они используют одну из фотографий, на которой мы делаем поддержку «свечка», элемент, выполняя который, Иван поднимает меня над своей головой, держа руку на моем бедре, в то время как я делаю шпагат вниз головой. Фотограф показывала ее по завершении съемки.

Но журнал выбрал другой снимок.

Зато в номере была опубликована гениальнейшая фотография, на которой мы выполняем тодес. Ну, видоизмененный тодес, потому что вместо того, чтобы держать руку сбоку, желательно параллельно льду, я держала ее у своих сисек, прикрывая два фрагмента, которые я была не намерена показывать – свои соски. При этом Иван находился в позиции циркуля, что, в сущности, выглядело так, будто он сидит на воображаемом стуле, слегка отставив одну ногу назад так, чтобы зубец конька упирался в лед, а моя голова находилась на том же уровне, что мое колено, то есть я едва не скользила ею по льду.

Это был один из моих любимых моментов.

Но глядя на нас в журнале… я заметила кое-что еще.

У Ивана оказались невероятно четко очерченные мышцы бедер и голеней. Рука, державшая мою руку, была длинной и сильной, а видимые на снимке плечо и шея смотрелись поразительно грациозно. Иван выглядел удивительно. Он был идеальным живым образчиком всего того, что формирует фигурное катание: элегантности, мощи и гибкости.

И я тоже, черт побери, выглядела вполне прилично. Джоджо не стал бы слишком причитать. Фотография была сделана под таким углом, что у меня были затенены практически все бедро, очертания ягодицы, кожа на бедрах, отдельные брюшные мышцы и тело вплоть до руки, державшей ладонь Ивана.

Это было произведение искусства. Произведение искусства, которое стоило всего того дерьма, которое я могла бы получить по электронной почте, которую Иван теперь фильтровал для меня. Это было прекрасно.

Нужно было сделать копию и вставить в рамочку.

– Что ты думаешь? – спросил мужчина рядом со мной.

Глядя на выпуклые мышцы, покрывающие его ребра со спины, я ответила:

– Отлично получилось.

Я даже не удивилась, когда в ответ он пихнул меня локтем.

Я совершила ужасную ошибку.

Ужасную, ужасную ошибку.

Мне нужно было остаться дома. Мне нужно было поехать к Ивану. Мне нужно было остаться в КЛ.

Мне нужно было сделать все, что угодно, только не ходить на семейный ужин и не встречаться с отцом.

Потому что легко пренебречь тем, что любовь трудна для понимания. Что кто-то может любить тебя и желать тебе добра и в то же время сломать тебя пополам. Такое случается, когда любовь идет по ложному пути. Такое возможно, когда любишь слишком сильно. Слишком неистово.

А мой папа мастерски справлялся с этой задачей, если речь шла обо мне.

Я все время сидела на другом конце стола, изо всех сил стараясь не привлекать к себе никакого внимания, после того как впервые после годичного перерыва обнялась с отцом. Это было затруднительно, во всяком случае, для меня. Все мои братья и сестры, и даже мама обняли его, поэтому и я обняла.

Моей целью было как можно больше молчать, чтобы не дать себе сказать нечто такое, что спровоцировало бы слово на букву «ч», как слишком часто случалось, когда мы находились рядом.

Но это случилось, как случалось всегда, независимо от того, насколько я этого хотела.

И все благодаря Руби.

Руби, которая завела разговор о моем потрясающем новом партнере – который сидел рядом со мной, а по другую сторону от него сидел Бен – и о том, что в следующие семь месяцев мы должны принять участие в нескольких соревнованиях.

И вот, не поздравляя меня с тем, что я стала кататься в команде с мужчиной, который был золотым медалистом и чемпионом мира , у которого были фан-страницы и даже опубликованная без его разрешения биография в Википедии, мой папа, вероятно, не зная всего этого, прямо-таки встрял в разговор, который никогда, ни разу не приводил ни к чему хорошему.

Склонившись над столом, приятный на вид мужчина, с кожей и волосами точно такого же цвета, как у меня, спросил со снисходительной улыбкой:

– Рад за тебя, Джесмин, но что я хочу знать, так это то, что ты собираешься делать потом?

Черт бы его побрал.

Позже я скажу себе, что я была слишком уставшей. Мне надоело прикидываться дурочкой и уступать ему, несмотря на то что я терпеть не могла эту игру. Я не хотела давать ему шанс.

– По окончании сезона? – вынуждена была уточнить я, надеясь, надеясь на то, что он не поставит меня в неловкое положение и не оскорбит Ивана, наплевав на то, что тот был живым олицетворением фигурного катания.

Но, как и в любой другой раз, он проигнорировал или начхал на сигналы, которые, как мне показалось, ему подавали все, надеясь, что он замолчит.

– Нет, после того как ты уйдешь из спорта, – ответил отец с довольным выражением своего семидесятилетнего лица. – Твоя мать сказала мне, что ты, как и прежде, работаешь в закусочной. Замечательно, что ты зарабатываешь деньги после всех тех лет, когда ты обычно говорила, что не можешь этого делать, потому что должна тренироваться , – усмехнулся он.

Как будто я говорила эту ерунду не тогда, когда мне было шестнадцать, и семнадцать, и восемнадцать лет, когда я сражалась со школой и пыталась каждую свободную минуту своей жизни уделить фигурному катанию, потому что тогда я выбивалась из сил. В то время я была лучшей среди юниоров. Я была абсолютно убеждена, что не хочу работать потому, что работа на неполную ставку положила бы конец моей мечте.

Мама всегда знала это и понимала меня.

Но он не понимал.

И в восемнадцать лет я проиграла и попросила у него денег, хотя все отлично понимала.

Ты слишком взрослая для коньков, Джесмин, разве не так? Сосредоточься на учебе. Сосредоточься на том, в чем ты всегда преуспеешь. Эти мечты – пустая трата времени.

Я не суеверный человек. Ничуть. Но наступивший после этого сезон был самым худшим из тех, что у меня были. И каждый последующий был ненамного лучше.

Тренировки проходили хорошо. Все вело к тому, что каждое соревнование пройдет замечательно. Но в самый важный момент… я спотыкалась. Я проигрывала. Я теряла уверенность в себе. Каждый раз. Иногда чаще, иногда реже, но всегда.

И я никогда никому не говорила о том, что виню в этом своего отца. Сосредоточься на том, в чем ты всегда преуспеешь . Потому что, по его мнению, я никогда не преуспела бы в том единственном в мире занятии, к которому у меня действительно были способности.

И его слова, тогда, в ресторане, в кругу семьи, стали гребаным ударом под дых, которого у меня не было никакой возможности избежать или сдержать.