Ульяна Соболева - О ком молчит Вереск

Очарование испарилось, оставив легкий сладковато-горький привкус на губах. Теперь у него жена. У меня муж. Он целых пятнадцать лет не думал обо мне, а сейчас просто доказывает себе и самоутверждается за мой счёт. Бесхребетная, жалкая Вереск даже спустя годы превращается в покорную тряпку в его руках.

— Правда. Не оставляй ее надолго одну.

— Я ей доверяю

Сказал хищно и снова приблизился ко мне. Вот это «я ей доверяю» почему-то прозвучало упреком.

— Так значит ревнуешь?

— Не льсти себе! Пятнадцать лет. Я давно тебя забыла! Я замужем и люблю своего мужа! А все, что было с тобой, фарс, дурной сон, о котором и вспоминать не хочется.

Несколько быстрых шагов, и вот уже две ладони держат меня за лицо, и я бессильна. Я посмотрела ему в глаза и…все. И сломалась. Как же жгут его ладони кожу, как же сводит с ума низкий, бархатный голос. Его близость настолько кружит голову, что я не могу дышать. И мое тело, проклятое тело реагирует на него, покрывается мурашками восторга. Подлец…он всегда получает то, что хочет, выдирает с мясом, не заботясь о чувствах других, идет по трупам, лишь бы ублажить себя любимого. И именно это тот самый недостаток, который притягивает магнитом. Власть, уверенность в себе, мужская настойчивость, которой никогда не было у Марко.

— Как же нагло ты лжешь, Вереск.

Большие пальцы гладят мое лицо, гладят виски, скулы, трогают завитки волос. А мне хочется закричать, чтоб не смел меня трогать вот так… трогать как будто мы все еще любовники, которые ненадолго расстались. Он не имеет права!

— Я докажу тебе, что ты не забыла… или напомню, если в твоей памяти появились пробелы.

— Отпусти…не надо играть со мной. Не выйдет.

Пытаясь отвести взгляд и не пойти на самое дно. Не позволить впрыснуть себе в вены смертоносную дозу Сальваторе ди Мартелли. В этот раз ремиссии не будет. В этот раз я не смогу воскреснуть, не смогу больше пытаться жить дальше. Одно его возвращение уже поставило меня на колени, и я не знаю, как теперь с них встать…

— Это какая-то игра, да? — очень тихо, закрывая глаза, чтобы все же не смотреть. Не попадаться на этот крючок. Не вбивать его себе в вены настолько глубоко, что потом придется рвать вместе с мясом. — План твоей мести? Ты приехал, чтобы потешить свое эго тем, что тебя здесь не забыли?

Чувствую, как приближается его дыхание, как оно опаляет кожу губ, к которым почти прикасаются его губы. Как же дико мне хочется впиться в его рот, водраться в него языком, глотать жадными глотками его дыхание. Ощутить снова, как это — целовать Сальваторе ди Мартелли, каково это — быть сожранной им.

— Возможно. Но ведь нам обоим нравится играть и воплощать эти планы… На твоей коже… — пальцы коснулись выреза на груди и пробежались по нему вниз к животу, — миллион мурашек. Ты вся дрожишь… когда я к тебе прикасаюсь.

Почти прорычал мне в губы и, придавив к стене, скользнул ладонью по ключице, под тоненькую шнуровку. И я понимаю, насколько голодна по нему, насколько зверски иссыхала по этим рукам, губам, ласкам. Потянуть всего пару секунд. Дать коснуться, дать самой себе глоток кислорода, глоток безумия, а потом послать его к черту.

Но не сейчас… Не в это мгновение. Сейчас мне хочется, чтобы его ладонь сдавила мою грудь. Мой сосок сжался до боли и упирался в тонкую ткань, умоляя о ласке. Пожалуйста, пусть сожмет его посильнее, иначе я сойду с ума и заплачу от разочарования.

— От…ненависти.

Выдохнула и приоткрыла глаза. От его близости хочется разрыдаться. Хочется послать все к дьяволу и зарыться в его буйные волосы, со стоном прижаться к нему всем телом, простонать как скучала по нему, орать матом и спрашивать, как смел меня оставить, как смел бросить нас с сыном и жениться на другой. Где он был все эти гребаные пятнадцать лет?

— Поэтому твои соски такие твердые? — хрипло, щекоча кожу губами, которые, едва касаясь, спускаются вниз по шее. — Они затвердели от ненависти ко мне?

Сдавил за талию и буквально вмял в себя. Другой рукой впиваясь в мои волосы, заставляя запрокинуть голову, чтобы его рот оставил влажный след на моей изогнутой шее. Боже! Я не могу остановиться. Не могу остановить ни его, ни себя.

— Я хочу отненавидеть тебя прямо сейчас и прямо здесь, — потянул ткань в сторону, обнажая сосок, и обхватил его горячим ртом, заставив меня дернуться всем телом и застонать. — Посмотри на меня!

Сжав мой затылок, заставил распахнуть дрожащие веки.

— И я хочу видеть, как ты меня ненавидишь, пока я тебя…

Одним движением задрал юбку, засунул руку под трусики, заставив распахнуть глаза и шумно выдохнуть. Его безумный взгляд, его зрачки, почти поглотившие радужку голодной бездной похоти. И я не верю, что пару минут назад дрожала от лютой ненависти, а теперь его рука у меня под юбкой, и из меня сочится влага от желания тереться об эту руку до изнеможения. Женщина во мне пробудилась от сна, и ее трясет в первобытной жажде отдавать…отдавать все, что только можно отдать, и жадно чувствовать себя в мужской власти. Хозяин пришел приласкать свою собачку, и она не может сдержать визгов восторга. Какая же я жалкая.

Мокрый от его слюны сосок обдает ветром, и он сжимается еще сильнее от жажды оказаться снова у Сальваторе во рту. Надо остановиться. Прямо сейчас. Не позволить. Закричать. Схватила мужчину за запястье.

— Нет…не надо.

— Поздно, твое «не надо» надо было говорить намного раньше. А сейчас ты с ненавистью кончишь мне на пальцы.

— Нет!

Попыталась дернуться, но он грубо схватил меня за горло.

— Да! Я сказал!

— Я закричу!

— И все сбегутся увидеть, как я тебя ласкаю? Что скажешь своему мужу? Случайно дала мне задрать юбку?

— Насилуешь! Скажу, что ты меня насилуешь!

Засмеялся мне в лицо и, нагло раздвинув складки плоти, надавил на клитор, заставив выгнуться и закатить глаза. Одно движение, и я взорвусь. Я близка к оргазму настолько, что меня всю трясет, и я покрываюсь каплями пота.

— Не боишься кончить при свидетелях?

— Иди к черту!

— Лучше бы попросила войти в тебя… Но я сделаю это и без спроса! Вот так!

Вошел на всю длину, цепляя пульсирующую плоть фалангами и кольцами, потому что вошел сразу тремя. И меня трясет, подбрасывает, выкручивает с адской силой. И я слышу звон осколков. Это моя гордость, совесть рассыпаются в дребезги. Как же быстро я проиграла, как быстро сломалась. Совершенно безвольная идиотка, не способная его оттолкнуть. Сошедшая с ума от голода по его ласкам, по его голосу, по его жадному дыханию. Спустился раскрытой пятерней вниз и стиснул грудь, сдавил властно, больно.

От одного осознания, что внутри меня его пальцы, начало вести, с нарастающей пульсацией необратимости. Вцепилась ему в волосы обеими руками, раздвигая ноги, давая проникнуть глубже, и низ живота тянет болью голода. Хрипло застонала, всхлипывая и изгибаясь. И я знаю, что уже не отпустит, что все. Он вцепился в свою добычу, он поймал жертву и будет истязать столько, сколько захочет.