Ульяна Соболева - О ком плачет Вереск

— Я сама…, — едва произнося слова и теряя ее лицо в пьяном тумане.

— Неправда… Это кто-то из детей Альфонсо? Не бойся. Мы сумеем тебя защитить. Скажи маме… скажи мне. Их надо наказать!

— Нет! Я сама! Я же сказала!

— Хорошо…хорошо. Ты только не нервничай.

Врач закончил зашивать, меня накрыли белоснежным, хрустящим одеялом и оставили одну. Посетителей ко мне не пустили. Я лежала в темноте, пока там внизу шумели гости, звенели бокалы. Рука ныла и саднила… И я постоянно видела перед глазами лицо Сальваторе с этим удивленным взглядом, когда лезвие вспороло мне кожу. Он смотрел на меня с таким неподдельным ужасом, с такой болью и сожалением.

А потом стало грустно и даже обидно. Они там все веселятся, играют в свои дурацкие игры, а я здесь одна валяюсь. И он… наверное, со своей мымрой белой сидит в обнимочку. Хотела отвернуться к стене, дернула пораненной рукой, и от боли с обидой слезы на глаза навернулись… а где-то вдалеке застонала гитарная струна. Один аккорд, потом другой. За самым окном. Открыла один глаз, потом другой. Уставилась в темноту.

Красиво плачет гитара. Переливисто, нежно. Никогда эту мелодию не слышала… Дышать становилось все сложнее. Как будто там, под кожей мое сердце начало сходить с ума и биться, как ненормальное. Вскочила с кровати и к окну бросилась, прижалась лицом… А он на ветке акации сидит и брынчит по струнам, поглядывая на мое окно. Сумасшедший, он же может упасть. На меня поглядывает, у грифа зажимает струны, трясет в такт головой. И я стою, распластав по стеклу ладонь. Заворожено слушаю музыку… которую он играет для меня. Вернулась в постель, положила голову на подушку и уснула. Сквозь сон мне казалось, я продолжаю слышать, как он поет мне….

Меня разбудил шум внизу. Превозмогая боль, я выбралась из постели, чтобы посмотреть в окно, и чуть не заорала от ужаса.

Сальву пороли. Привязали к дереву, и сам дон Альфонсо наносил удары по голой спине своего сына. Поднимал руку и опускал длинный хлыст на тут же вздувающуюся кожу. Никто из родственников и гостей и слова не сказали, они стояли там внизу и смотрели. Я забыла о своем плече. Я больше его не чувствовала. Выскочила на улицу босиком, но подбежать к хозяину белоснежного дома и вцепиться ему в руку не дал отец, он перехватил меня и придавил к себе.

— Отпусти, — зашипела я, но он и не подумал разжать руки. — Это жестоко! Это ненормально! Останови его!

— Нет! Он отец, и только он решает, как наказать своего сына! А ты, — он посмотрел на меня прищурившись и просверливая во мне дырку, — ты там была, да?

— Где?

— Видела, как Сальва избил Джино? Как сломал ему все пальцы?

Боже! Когда он успел ему еще и пальцы сломать?

— Нет! Я ничего не видела!

— Лжешь! Видела! Это Сальва тебя ножом полоснул!

— Нет!

— За ложь и я тебя выпорю, Юлия! Не смей врать отцу!

Тяжело дыша, я смотрела на него. Впервые он был в такой ярости. Меня никогда не били, но я вдруг поверила, что отец может это сделать, и отшатнулась от него назад.

— Выпори! У тебя теперь есть пример, как это делать!

— Молчиии! — выпучив на меня глаза.

— Не буду!

Вырвалась из отцовских рук и бежала куда глаза глядят, на задний двор, куда угодно, лишь бы не слышать и не видеть, как старый Альфонсо бьет своего сына. Я свалилась на стог сена и рыдала там от бессилия. Пока не пришел Марко. Добрый и застенчивый Марко. Он принес мне воды и кофту, которую передала моя мама.

— Так у нас положено. За провинность десять плетей. Ничего. Он привык. Не впервой получает.

— Какую провинность? Драку с Джино?

— За твое плечо… Твоя мать устроила скандал и истерику…

Я резко подняла заплаканное лицо.

— Кто сказал, что это Сальва? — Марко отвернулся в сторону, и я толкнула его изо всех сил.

— Ты? Ты сказал?

— Нет. Он сам.

— Зачем?

— Иначе там бы стояла ты.

Я его не понимала. А я здесь при чем?

— Ты! За то, что лжешь и не выдаешь виновного! У отца такие правила! Он бы заставил тебя говорить!

Парень выдрал травинку из стога сена и так же, как его старший брат, сунул ее в рот.

— Мой бы отец ему не позволил!

— Думаешь?

Прищурился и посмотрел на меня.

— Твой отец ходит под капо, а капо — это Альфонсо ди Мартелли. Никто не может ему противоречить. Он — Бог и судья в семье.

— Капо?

— Маленькая еще… когда-нибудь поймешь. У нас свои законы, а твой отец — один из нас.

— Нас?

Марко встал с сена и подал мне руку.

— Пошли в дом, скоро будет обед, а потом скачки. Праздник продолжается.

Сказал как-то мрачно, и я ужаснулась этим порядкам и правилам. После всего, что произошло, у них продолжается праздник. Джино избит, со сломанными пальцами, я с порезом на руке, а Сальву хлестали, как животное.

За обедом было уже не так много гостей. Остались лишь избранные. Я искала взглядом Сальваторе, но его за столом не было.

— Отец наказал его. Сутки без еды и воды.

Когда мужчины ушли, а рядом остались одни женщины, увлеченно обсуждающие какие-то сплетни и беременность Марии. Я стащила со стола кусок буччеллато, завернула в салфетки и сунула в карман джинсового сарафана. Обычно этот национальный пирог готовят на сочельник, но у дона Альфонсо рождество тогда, когда он этого захотел.

Оставалось только принести свои трофеи Сальве… а найти его в этом доме все равно что иголку в стоге сена, и я придавила к стене Марко, который не собирался мне признаваться, где держат его старшего брата.

— К нему нельзя!

— Бред. Скажи, где он, и сама схожу раз ты такой трус.

— Я не трус, — серьезно заявил Марко и протер очки белой рубашкой.

— Самый настоящий. И черт с тобой, сама найду.

— Не найдешь! — упрямо заявил Марко.

— Так покажи!

— Не могу!

— Ну и иди к черту!

Около часа я обыскивала весь двор. Осмотрела все, кроме самого дальнего места за беседкой у ограды. Где росли дикие акации и жасмин. Я пробралась к задней стороне дома, к большой летней беседке. Там собрались все мужчины. В широком плетеном кресле сидел дон Альфонсо и курил сигару, рядом с ним стоял его брат Лоренцо, кузен Диего, мой отец, дядя и еще несколько мужчин, которых я не знала. Я затаилась за кустами дикой розы, пытаясь пробраться незамеченной. До меня отчетливо доносился голос Альфонсо:

— Их надо проучить. Убить всех, кто приедет на эту встречу, а самому главному отрезать язык и отправить его вдове.

— Копов будет слишком много. Это национальный праздник.

— Порка должна быть показательной, но неожиданной. Этот сукин сын должен сдохнуть на глазах у всех…. вместе с копами.

Я судорожно сглотнула, и кто-то вдруг накрыл мне рот ладонью. Марко. Он потащил меня в сторону домиков для прислуги.

— Это что…это…

— Не знаю. Может, игры такие.