Ульяна Соболева - О ком плачет Вереск

— Вереск, идем!

— Сам иди. А я играть хочу.

Упрямо заявила и стиснула челюсти.

— Мало ли, чего ты хочешь. Вали отсюда. Песочница там, — Сальва кивнул куда-то в сторону дома, — Марко, покажи ей.

— Та ладно, Паук, пусть играет. Поразвлекаемся…, смотри, какая сладкая малышка, — Джино заржал и отхлебнул шампанское из горлышка. И когда Сальва толкнул его в грудь, от неожиданности захлебнулся и пролил шампанское на себя.

— Ты че? Охренел?

— Я сказал — она не хочет играть! Пошла отсюда, малая! Быстро!

— ХОЧУ!

Упрямо заявила и стиснула руки в кулаки.

— Ну видишь, малышка хочет. — подмигнул мне и повернулся к Пауку. — Ты чего занервничал? Или правильным стал…. Там, в Нью Йорке…

— Хлеборезку завали! Она не играет!

— Кто сказал?

— Я сказал!

— Срать я хотел на то, что ты сказал! А эта малышка никуда не пойдет!

Джино усмехнулся и протянул мне ладонь.

— Не бойся его. Со мной играть будешь.

Я нагло взяла Джино за руку и с вызовом посмотрела на Верзилу.

— Убери от нее лапы!

Сальва вдруг со всей силы ударил Джино кулаком в лицо, а меня схватил за плечо и отшвырнул в сторону с такой силой, что я упала на спину.

— Тыыыыы, — Джино ринулся на Сальву, размазывая кровь под носом.

Сальваторе выхватил нож из-за пояса и, перекинув его из руки в руку, ухмыльнулся:

— Сначала поиграй со мной!

— Паук! Ты че! Остынь!

— Она сама пришла! Успокойся!

— Сальва!

Ребята пытались его успокоить, но он передернул плечами и скинул черную косуху на землю. Джино тоже сбросил куртку. Теперь они стояли друг напротив друга злые, набыченные, и мне стало страшно… Нет, не за Сальву…а за Джино. Потому что я увидела жуткий взгляд Паука исподлобья. Там жила смерть. Пряталась в черноте за золотой каймой.

— До первой крови, — зарычал Сальва.

— До первой крови! Твоей! И она будет играть!

— Не будет! Скорее ты сдохнешь!

Сицилия. Палермо 1998 год

Как сразу, несмотря на слепоту,

Находит уязвимую пяту!

(с) Шекспир. Ромео и Джульетта

От бессилия ломались крылья,

Разбивались надежды, мечты,

Но я верила очень сильно

Где-то есть в этом мире ТЫ.

(с) Ульяна Соболева

— Остановиииись!

Закричал Марко и бросился на спину Сальваторе, не давая вонзить нож в Джино. Но старший брат его с легкостью отшвырнул. Окровавленный, весь в кровоподтёках после изнурительной и безжалостной драки, сжимающий рукоять сбитыми пальцами, он сидел сверху на Джино, придавив его к земле и дрожа от напряжения, пытался перебороть сопротивление кузена. Кончик ножа дергался у самого горла Джино.

— Ты…в моем доме… И если я, Паук, сказал, что она не станет играть — значит так и будет. Понял? Повтори, мразь!

— Да…пошел ты!

— Повтори, или я уши тебе отрежу!

— Попробуй!

Напрасно он злил Сальву, напрасно дергал перед ним красной тряпкой. Мне вдруг стало невыносимо страшно, что Паук так и сделает — отрежет ему ухо. Из-за меня.

— Не надооо. Не режь его. Я не стану играть. Не стану. — повисла на руке Сальвы, от неожиданности он обернулся и прочесал лезвием по моему плечу. Тут же его глаза расширились, округлились, и нож выпал на землю. Было больно, и меня тут же затошнило от вида собственной крови. Хлынув по лиловому рукаву вниз к ладони, она закапала в траву.

— Придурооок! Ты ее зарезал? Тыыыы!

— Заткнииись, бл*! Все заткнулись!

Голос Марко оглушительно зазвенел в ушах, но мне было наплевать на него, у меня сильно кружилась голова, а Сальваторе подхватил меня и быстро понес в сторону дома. Какие сильные у него руки, как гулко бьется сердце в груди, и сквозь густую вату я слышу, как он шепчет по-итальянски:

— Сейчас, Вереск, сейчас. Все хорошо будет… сейчас, маленькая. Я нечаяннооо…. Бл***… я не хотел… слышишь, малая, я не хотел!

И в волосы мои ладонью зарывается, прижимая мою голову к своей груди. Бежит со мной, торопится… а мне хочется, чтоб не торопился, чтоб вот так у него на груди лежать бесконечно.

Занес меня в дом, взбежал со мной по лестнице… а мне было так хорошо, я ужасно хотела, чтоб это не прекращалось, но Сальваторе положил меня на постель, приглаживая мои волосы, обхватывая ладонями щеки.

— Сейчас рану посмотрят… слышишь, Вереск? Ты только не умирай, ладно?

И в черных радужках больше нет колючей злости, нет глубокой и безнадёжной бездны. Там страх и отчаяние. Ему страшно. За меня. В комнату набились люди. Все охали и ахали. Ко мне тут же подбежала мама. Бледная от испуга, ее губы дрожали, и она металась возле постели, пока ждали врача.

— Все хорошо… мам, все хорошо. — шептала я и сжимала ее руку. — Это просто царапина. Ничего серьезного. Правда.

Потом приехал врач. Он осматривал мое плечо при Альфонсо, Сальве, его мачехе и Марко, при моих родителях. Это было больно и очень неприятно. У врача оказались очень холодные руки. Когда он прикасался, меня подбрасывало, как от удара током.

— Что произошло? Кто нанес тебе этот порез? — спрашивал отец, пока врач дезинфицировал порез, и я старалась терпеть и не ойкать, чтобы не сводить маму с ума еще больше.

— Никто. Я упала на стекло.

И встретилась с горящим взглядом Сальваторе. Он стиснул челюсти так, что я увидела играющие на скулах желваки.

— Такое ровное стекло, что вспороло тебе плечо до кости?

— Не знаю. Я его не рассматривала.

— Надо отвезти ее в больницу и зашить рану. — сказал доктор. — Но там начнут задавать лишние вопросы, притащат полицейских. А здесь у меня нет с собой анестезии. И шить придется наживую. Так что решать вам — или больница, или здесь.

— Не надо полицейских, — вскрикнула я и подскочила на постели. Они могут узнать, что это сделал Сальва, и посадят его в тюрьму. Наивная… я еще не знала, что даже если бы он убил меня, никто б его не посадил. Таким, как Мартелли, можно все. Мама тут же аккуратно положила меня обратно на подушки.

— Тише, милая. Не надо переживать. Мы просто поедем, чтоб тебе зашили рану и дали обезболивающего.

— Мне не больно. Зашивайте здесь. Я потерплю!

Отец бросил взгляд на Альфонсо. Тот стоял, как изваяние, с такими же сжатыми челюстями, как и у Сальвы. На старшего сына не смотрел. Он вообще никуда не смотрел и от этого казался еще ужаснее.

— Зашивайте здесь.

— Дайте ей вина или снотворного. Будет в задурманенном состоянии, и спокойно зашьем.

Когда меня зашивали, я чувствовала головокружение и покалывание во всем теле. Боль была где-то вдалеке, но моментами приближалась и вспарывала мне нервы. А я сильно раскрывала глаза и стонала. Чувствовала руки мамы, как они гладят мне голову, как ласкают и убаюкивают.

— Еще немного… совсем чуть-чуть, моя малышка. Скажи мне… кто это сделал?