Марианна Кожевникова - Начинаем жить

— Брось свои дурацкие шутки! Кто мне теперь будет позировать?

— Не я, — с веселой ехидцей бросил Вадик. — И вы, мне кажется, тоже не будете.

Сева представил себя голяком на большом кубе и расхохотался.

— Ну вот, видите, у любого кандидата в натурщики будущая деятельность вызывает радостный смех, — заключил Вадик, взглянул на часы и заспешил. — Еще пять минут и опоздал бы. Деловое свидание.

Дверь опять хлопнула, на этот раз за Вадиком. Скоро она снова захлопает — будут приходить ученики. Решать нужно было срочно, не отменять же занятия! Мысль, что он, Сева, предстанет в виде натурщика, продолжала его веселить. А что? Скажу, что пора соответствовать веянию времени: женщины заменяют мужчин в производственной деятельности, мужчины заменяют женщин в любви. Венеру будем ваять в мужском обличье! «Ладно, хватит ерничать», — оборвал он сам себя. Сейчас позвоню Кристине, она не подведет, надежная профессионалка. Мигом соберется и прилетит. Не хотел я начинать со старушек, но придется. Старух писать труднее, столько задач, нюансов. Складки, худоба, обвисшая кожа. Думал, начать с чего попроще, так сказать, с классики, а Кристину оставить на закуску. Но ничего не поделаешь! Придется ребяткам попотеть.

Сева взглянул на часы — займет их минут на двадцать теорией, а там и Кристина подоспеет. Пошел к телефону и набрал номер.

Вадик выбежал чуть ли не бегом из подъезда. Прямо напротив на лавочке сидела Вера. Он быстрым шагом двинулся в ее направлении.

— Стоп! — крикнула она ему.

Он невольно остановился. Вера навела фотоаппарат и щелкнула. Все равно терять нечего, пусть на память останется.

— Свободны, — подала она следующую команду.

Вадик подошел к ней вплотную, смотрел как завороженный.

— Вы, что же, профессионально снимаете? — спросил он.

— Вполне, — ответила Вера. — Есть диплом и практика тоже. А что?

— Рискнем? Попробуем? Я горю как швед под Полтавой. Несколько слайдов для каталога запороты. Может, выручите? Снимете несколько красивых вещей. Технику сейчас раздобудем.

— Почему бы и нет? — улыбнулась Вера. — Попробуем. — И встала со скамейки.

Они заговорили о пленке, чувствительности, освещении, формате, торопливо шагая в ногу.

— А куда мы идем? — спохватилась Вера.

— К мотоциклу, — ответил Вадик. — Поедем за фотоаппаратом, снимем, нам проявят, а мы махнем в типографию, скажем, когда подвезем слайды. Или вы на мотоцикле боитесь? — внезапно остановился он.

— С детства мечтала о мотоцикле. — В синих глазах Веры прыгали чертики, и понятно было, что она может не только на мотоцикле, но и на метле.

«Снимет! — подмигнул сам себе Вадик. — Получится». То, что получится, он чувствовал кожей и был счастлив. Уже вторую неделю он мыкался со слайдами и не мог найти легкую руку и верный глаз, которые сделали бы то что нужно. Снимать художественные вещи — дело тонкое. Особенно авторскую ювелирку. Камни меркнут, тускнеют, кольца и серьги умирают. Но Вера-Венера справится. А потом он ее в серьгах и ожерелье снимет сам, там есть такие — закачаешься. Мысли бежали одни, а говорил он другое:

— По дороге нужно будет пленку купить. В типографии посмотрим, сколько еще слайдов забраковали. Решим, то ли вообще выкинуть, то ли переснимать будем.

— А типография далеко?

— Да не очень.

— Мне надо сюда вернуться к четырем часам.

— Если не успеем, я отвезу вас, куда скажете, — пообещал Вадик. — И потом, не подумайте, что с вашей стороны это будет благотворительностью. Хорошо сделанный слайд стоит дорого. Ну что, решаетесь?

— Конечно. Вот только в Посад на мотоцикле… — Вера взглянула на часы. — В моем распоряжении три, нет, три с половиной часа. Потом я возвращаюсь сюда и еду с Александром Павловичем и Виктором на машине.

— А я не забыл, что вы Вера Посадская, — сказал Вадик, глядя в Верины синие глаза, играющие искрами, точь-в-точь как камень на родовом перстеньке. — На мотоцикле же куда быстрее, чем на машине. Вот разве только комфорт. Но зато летишь…

— Еще полетаем! — тут же отозвалась Вера.

И в ее озорных сумасшедших счастливых глазах Вадик увидел такие полеты, что у него голова пошла кругом. А когда немного пришел в себя, то сообразил, кто такой Александр Павлович. Он же его прекрасно знает, это друг Всеволода Андреевича, писатель, переводчик с французского, они только что вместе ездили во Францию, жили в одном номере и гуляли по Парижу. Интересно, какое отношение он имеет к Вере? И кто такой этот Виктор? Вадик было помрачнел, насупился. Но едва взглянул на Веру, как снова полетел в неизведанное. А она торопила:

— Скорее! Скорее! Не успеем!

— Успеем! — с радостной уверенностью заверил он.

В шлеме Вера показалась сама себе марсианкой. Она была готова к самым неожиданным перемещениям во времени и пространстве. И сказала об этом Вадику ослепительным сиянием глаз.

— Держитесь за мой пояс, а еще лучше обнимите, так надежнее.

— Обниму, — пообещала Вера.

Она села, обняла Вадика за пояс, и они рванули с места. За своими плечами Вадим почувствовал теплые живые крылья, полет начался, и обоим хотелось, чтобы он никогда не кончался.

Прошло несколько дней, и от недовольства Гели следа не осталось. Ранним утром она уходила на море, вдыхала полной грудью простор и чувствовала себя счастливой. Необъятными были степь, небо, море, тишина. Беспредельность умиротворяла покоем. Простор дарил ощущение свободы.

Ей полюбилось горячее, душистое степное дыхание. От степи веяло вечностью. Все, что обнаруживалось на степной поверхности, было преходящим — цветы по весне, люди по дорогам, а степь оставалась неизменной и лежала, глядясь в небо, сама такая же необъятная, как оно. Соприкоснувшись с вечностью, ты не можешь оставаться прежним. Геля прекрасно чувствовала, что она всего лишь недолговечный цветочек. Все ее заботы, желания, тревоги величиной в листик, лепесток, тычинку. Ее колеблет любое дуновение ветерка. Задевает любая пылинка. Но вечное и неизменяемое питает силой. Оно принимает тебя. Оно тебе радуется. Оно украшается тобой. Геле хотелось быть веселым цветочком. Таким, который сразу бы радовал глаз.

Идя каждое утро по степи, уже побуревшей от зноя, отрешенной от забот и попечений, она ощущала в себе причастность к древнему покорному покою, который, верно, люди и назвали смирением. Степь была творением солнца. Она предалась его воле и жила в согласии с ним.

Море тоже не выходило из воли неба, но выбрало себе другого повелителя, — солнце ночи по имени луна. С солнцем море, сверкая и переливаясь, играло. Геля садилась на белый песок пустынной бесконечной прибрежной полосы и замирала. Песок был еще влажным. Он высохнет и накалится потом. А сейчас, на рассвете, она даже чувствовала небольшую зябкость. Геля вставала, входила в розовеющую воду и растворялась в ней. А потом вновь становилась Гелей. И опять вбирала в себя частичку древней степной покорности.