Марианна Кожевникова - Начинаем жить

В церкви было полутемно, прохладно, горели золотым снопом свечи возле раки с мощами, монах в черной рясе просил высоким тонким голосом святого помолиться о нас. Саня любил этого святого, по всем свидетельствам, он был человек высокой души и высокой жизни, неустанные и некорыстные труды его принесли России большую пользу, чего не скажешь о многих других деятелях на ниве общего блага. Хорошо, что люди помнили его добро, до сих пор полагались на это добро и добра от него ждали.

Милочка с Виктором поставили по свечке, и опять они вышли на солнечный свет, после полутьмы показавшийся особенно ярким.

— Теперь пойдем пройдемся по городу, и я покажу тебе еще одну церковь, — предложил Саня Милочке. Поглядев на несчастного Виктора, он кивнул и ему, пошли, мол, с нами, хотя предпочел бы гулять вдвоем с Милочкой. Как ни странно, Виктор понял тайное желание Сани и отказался.

Саня показал Милочке церковь, которую расписал Сева, и ей тоже понравились цветы, что расцвели в простенках и обвили окна.

— Земной рай, — сказала она.

— Именно. Хочешь к творцу поедем? — невольно съерничал он.

— Хочу, — опять сказала Милочка.

— И про этого дурака заодно посоветуемся, — вздохнув, сказал Саня. — Хоть и хамоват, и простоват, а жаль его. Но тащить с собой не хочу. Навестим Всеволода Андреевича запросто и поговорим про Виктора между строк. Не хочу на друга лишнюю обузу вешать.

Позвонил Севе, договорился на вечер, пообещал белого вина купить, потому что жарко. И опять отправились гулять по пыльным уличкам, любоваться резными наличниками и цветами в палисадниках. От окраинных уличек Посада веяло уютом и домовитостью. Прижились люди, пригрелись. Милочка шла, задумавшись. По лицу ее бродила потаенная улыбка. И опять вдоль стен лавры вышли на центральную площадь со стадом туристических автобусов. Поодаль деревянный новодел приглашал отведать настоящую русскую кухню. Саня с Милочкой переглянулись. А что? Почему бы и не отведать? Самое время посидеть, отдохнуть и поесть как следует. Утром-то только кофейку попили.

Вошли, уселись на резную скамью, оперлись руками на солидный деревянный стол, порадовались прохладе.

— Ну, скатерть-самобранка, корми нас! — потребовал Саня.

Скатерть не отозвалась, подошла девушка в красном сарафане и приняла заказ.

Отведав настоящей русской кухни, оба поскучнели. До настоящей было далеко.

— Мою бабку бы им в повара, вышло бы дело, — вздохнул Саня, пытаясь выловить из горшочка хоть один кусочек обещанного мяса. — Вот бы тебе чем заняться, — обратился он к Милочке. — Почему не развиваешь наш турбизнес? Почему не воплощаешь туристические грезы на русской почве?

— Как видишь, уже воплощают, — отозвалась Милочка, думая о чем-то своем.

— Вижу, но вкус не тот.

Милочка улыбнулась.

— Туристу главное не вкус, а комфорт. Вот разбогатеем, и у нас тоже все будет удобно и просто. А когда просто, то и вкус ни к чему.

— Даже в пище? — спросил Саня.

— Даже в пище, — подтвердила Милочка. — Хорошо кормят за хорошие деньги, а задешево подают стандарт, но вполне добротный, который всех устраивает.

— Разумно. — Саня вспомнил свой парижский опыт и согласился, что так оно и есть.

Но вкус хоть к чему-то должен быть, тогда и вещи со вкусом, и дома со вкусом появляются…

Когда они вернулись домой, Виктора не было.

— Поехал Матисса добывать, — усмехнулся Саня.

— Кто знает, может, и добудет, — серьезно ответила Милочка.

За весь день она ни разу не заговорила о Диме, о страданиях, переживаниях, словно ничего подобного и в помине не было. Бродила, улыбалась чему-то, ела с аппетитом. Саня порадовался за сестричку — крепкий орешек, скоро не расколешь.

Милочка вдохнула острый запах краски и огляделась. Вокруг царил хаос, в котором только глаз мастера мог разглядеть идеально взвешенный порядок, продиктованный надобностями прихотливого, капризного и многотрудного ремесла художника. На огромном столе лежали тюбики с масляными и акварельными красками, угольные карандаши, пастель, сангина. Кисти и тряпки, банки и стаканы, бутылки с растворителем и папки с бумагой. А в углу холсты, подрамники и мало ли еще что! Милочка видела только заваленный разными разностями стол, стопы разных разностей на полу и полки, тоже занятые разными разностями. Они были некрасивые, эти разные разности. Нехудожественные. И она застыла на пороге, склонив к плечу голову, не зная, куда ступить. А Сева вглядывался в нее и не спешил приглашать и вести между мольбертами, полками, подрамниками к низкому столу с креслами, где обычно принимал гостей.

«Боттичелли! Надо же, Боттичелли! Кто бы мог подумать!» — умилялся он про себя, и у него уже чесались руки — хотелось сделать набросок, запечатлеть и эту современницу в майке и джинсах, но таящую в себе изысканное изящество расцветающего Ренессанса.

Со вздохом он подавил постоянное свое желание взяться за карандаш и с изяществом, присущим ему, подал Милочке руку, бережно провел узкой «тропой» и усадил в кресло. Немного поколдовал со шторой, чтобы свет стал помягче, и выбрал для себя место, откуда будет любоваться современницей. Он ее нарисует, но потом. По памяти. Никуда она от него не сбежит. Саня пробрался другой извилистой «тропой» между подрамниками, пробрался сам и сам поставил на стол бутылки с вином, сам разложил виноград и персики.

— А вы уже здорово разгреблись, — одобрительно сказал он, поглядев вокруг. — Можно считать, навели порядок.

— Так и считаем, — подтвердил Сева, взял бутылку, посмотрел на этикетку и одобрил: — Славно! Славно! — и отправился за бокалами.

Они выпили по бокалу вина за знакомство, и Сева повел извилистую беседу с затейливыми комплиментами, обласкивая и очаровывая Милочку. Милочка поддалась и уже откликалась милым кокетством. Ох, недаром, недаром Сева был мастером и женскую натуру знал как никто.

Посмотрев на оживленно беседующую парочку, откровенно занятую друг другом, сидящую глаза в глаза, Саня отправился бродить по мастерской. Ему хотелось посмотреть, какие из Севиных работ остались висеть по стенкам.

Тем двоим было не до работ. Сева бархатным баритоном повествовал о чем-то необыкновенно увлекательном. Глаза у Милочки блестели. И глядя в ее серые с искорками глаза, Сева находил все новые краски для чудесных картин, которые он разворачивал перед гостьей.

Он повествовал ей о Флоренции, — а как иначе? Боттичелли же, Боттичелли! — суровом и прекрасном городе, где правил Лоренцо Медичи Великолепный, жестокий правитель и изысканный поэт. От чувственного, живущего страстями Лоренцо Сева перешел к аскету Савонароле, а упомянув Савонаролу, не мог не повести свою слушательницу по коридорам удивительного монастыря Сан-Марко, где в каждой келье на беленой стене божественный фра Анжелико написал распятие… И как было обойтись без радужных крыльев ангела, прилетевшего к Марии с радостной вестью!