Эми Хармон - Песнь Давида

Милли улыбнулась, но ее губы чуть подрагивали.

– У него просто нюх на неприятности. Кто-то дерется – Таг всегда попадает в гущу событий. Он побежал так, словно Энди его лучший друг, а не парень, который сломал ему нос парой недель ранее. Нам пришлось покинуть Ирландию – вот насколько все было глупо. Вот насколько опасными были люди, которых рассердил Таг. Но он не думает о подобных вещах, для него это не важно. Он просто увидел драку, где пятеро были против одного, и сразу же начал размахивать кулаками. Они с Энди Горманом боролись спина к спине. Мне тоже пришлось вмешаться. Я боялся, что Таг погубит себя. Короче говоря, Энди Горман и все остальные парни из зала обязаны Тагу. Все ему верны, но лишь потому, что он первым показал свою верность и рискнул собственной шкурой ради них. Не потому, что они об этом просили, а потому, что они нуждались в помощи. В каком-то смысле это стало целью Тага. Я видел, как он менялся, обрел решимость, боролся, стал наслаждаться жизнью. Я наблюдал, как он находил себя.

– А теперь он снова потерялся, – прошептала Милли.

– Что-то произошло, – возразил я.

– Он прощается с нами, Моисей. Такое впечатление, что он записал свои мемуары или что-то в этом роде.

Милли была права. Эти кассеты казались чем-то вроде предсмертной записки.

Я нашел человека, который мог бы временно поработать в баре, и начал натаскивать Винса, чтобы он стал новым менеджером. Меня не покидала надежда, что Морган вернется, но, возможно, он нашел работу получше. Я не понимал этого мужчину, но это его решение. Я отправил его чек по адресу, который был записан в документах, и продолжил искать замену. Тренировался к бою четыре или пять часов в день и почти каждый вечер приходил в бар. И провожал Милли домой.

Она стабильно отказывалась ехать на машине. Я тоже не настаивал. По вечерам было холодно, но не слишком, и я с нетерпением ждал, когда она возьмет меня за руку, пойдет рядом, расскажет о своем дне. Я вызывал у нее смех, как и она у меня. Амелия впечатляла меня, а мне не нужно было пытаться произвести впечатление на нее.

Как же она мне нравилась…

Это странное чувство – искренне восхищаться девушкой и не пытаться залезть ей под юбку. Понимаю, звучит грубо, но есть причина, почему мужчины так устроены. Есть причина, почему женщины такие, какие они есть. Это биология. Элементарная биология. Но я не пытался переспать с Милли и не строил на нее планы. Она просто мне нравилась, а обо всем остальном я предпочитал не думать. Впервые в жизни я твердо игнорировал биологию.

С ней я чувствовал себя расслабленно и постоянно говорил вещи, которыми больше ни с кем не делился. Одним вечером, провожая ее домой, я надел жилетку вместо куртки, а рукава моей рубашки были закатаны до локтей после работы в баре. Мои предплечья были обнаженными, и когда Милли взяла меня за руку, то нащупала шрамы.

– Что это, Давид? – она провела пальцем по длинной бугристой линии на моем правом предплечье, которая тянулась от запястья к локтю.

– Было время, когда я не очень-то горел желанием жить, – с легкостью признался я. – Это было давно. Сейчас я люблю себя, не волнуйся.

Я хотел вызвать у нее улыбку, но тщетно.

– Ты себя порезал? – в ее голосе слышалась грусть. Не осуждение. Просто грусть.

– Да.

– Это было трудно?

Вопрос меня удивил. Большинство людей спрашивало, почему я это сделал. Их не интересовало, трудно ли наносить себе рану.

– Жить было труднее, – ответил я.

Милли не заполнила тишину словами, и я осознал, что мне нужно объясниться. Не впечатлить ее. Просто объясниться.

– Когда я впервые пытался убить себя, то прижал пистолет к голове и вел обратный отсчет от семнадцати; столько лет я прожил на тот момент. Когда я досчитал до пяти, в комнату зашла мама. После этого все оружие заперли в сейфе и изменили код. Тогда я прибегнул к карманному ножику. Он был острым, блестящим и чистым. Я не боялся. Впервые за долгое время я ничего не боялся.

Пока мы прогуливались, Амелия водила пальцами по моим шрамам, словно могла их стереть, а я продолжал:

– Но судьба вновь вмешалась, и меня обнаружили прежде, чем стало слишком поздно. Меня постоянно находили и спасали. Но, видишь ли, я не смог спасти сестру и чувствовал себя беспомощным и безнадежным. После недели в больнице меня перевели в психиатрическое отделение. Мама плакала, отец сохранял каменное выражение лица. Они потеряли одного ребенка, а второй сам пытался покончить с жизнью. Мне сказали, что я эгоист, и это правда. Но я не знал, как быть другим. Мне давали все, но этого всегда было недостаточно. Это пугало. Пустота пугает.

– И тогда ты познакомился с Моисеем, – вспомнила Милли наш разговор в парке.

– Ага. Нужно будет как-нибудь тебя с ним познакомить. И с его женой Джорджией. Они самые близкие мне люди во всем мире.

– С радостью с ними познакомлюсь.

– У них своя конюшня. Вообще-то Джорджия работает с такими детьми, как Генри. Она называет это «иппотерапией». Генри наверняка бы на это повелся.

Идея пришла внезапно, но она мне понравилась. Генри все упрощал. Благодаря ему я мог проводить время с Милли не только тогда, когда провожал ее домой. Он идеальный буфер между биологией и дружбой.

Не успел я глазом моргнуть, как уже договорился о знакомстве моего лучшего друга с Милли. И Генри. Нельзя забывать о Генри.

Моисей с Джорджией снесли старый дом его прабабушки и построили на том месте большой двухэтажный коттедж с широкой верандой, окольцовывавшей все здание, и боковым входом, чтобы Моисей мог рисовать и вести бизнес, не знакомя своих клиентов с семьей. У этого дома не было ничего общего с той крошечной хижиной с печальным прошлым, которую я впервые увидел восемнадцать месяцев назад, когда мы с Моисеем приехали в город, пытаясь найти ответы и следуя за призраками. За кучей призраков.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что я не хочу оставаться в Леване. Моисею же не потребовалось много времени, чтобы понять, что он не уедет. На его месте я бы оттуда слинял. Я бы забрал Джорджию и начал все сначала. Но иногда прошлое притягивает к себе, и Моисей с Джорджией, их история, были в том городе.

Моисей не единственный, кому нужно было поддерживать свой бизнес. Джорджия укрощала и тренировала лошадей и вела иппотерапию – устанавливала связь между животными и детьми или взрослыми, что помогало их телу и духу. Земля, на которой она выросла, граничила с территорией прабабушки Моисея, и, полагаю, в их случае было вполне разумно не покидать это место. Моисей всегда говорил: от себя не убежать. Наверное, мне просто хотелось уберечь друга. Я хотел, чтобы он был в безопасности, счастливым и любимым. Но я боялся, что жители этого маленького ютского городка уже списали его со счетов. Однако что я знаю? Мой друг счастлив, так что я оставил свои опасения при себе.