Эми Хармон - Песнь Давида

Каждый раз, когда я ругался, Генри выглядел слегка пораженным. Мне пришлось поговорить с остальными парнями о всех неприличных словах на букву «х», которые мы использовали, не задумываясь. Теперь в кабинете стояла огромная банка, переполненная четвертаками за все наши промахи.

– Тебе придется объясниться, Генри.

Я опустил руку и позволил ему напасть на меня. Когда он начал колотить мою грудь, обхватил его руками, чтобы сдержать. Генри тут же попытался ударить меня головой, хотя его макушка едва доставала до моего подбородка. Я зажал его голову между щекой и плечом, как делают боксеры, когда пытаются оттянуть время и передохнуть. Я хотел и того, и того, гадая, что же так разозлило Генри в высоком баскетболисте.

– Генри! – рявкнул я в его лохматые волосы. – Генри, я не понимаю, что ты хочешь мне сказать!

– У дедушки Мануте Бола было сорок жен! – Генри уже не кричал, но все равно говорил очень пылко, а за этим пылом скрывались слезы. И он все еще пытался со мной бороться.

– Серьезно? – я посмеялся, пытаясь вернуть его в чувства. – Вот счастливчик.

Генри свирепо дернулся, освобождая голову, и ударил меня по рту.

Я отпустил его, плюясь кровью и бранью. Кажется, в тот момент я задолжал банке где-то десять долларов.

– Не счастливчик! – заорал Генри.

Он развернулся и сердито пошел к краю мата. Затем подхватил свою сумку и толстовку и направился к двери. Я изумленно смотрел ему вслед.

– Он зол на тебя, – сказал Аксель, словно я сам не заметил.

– Ага. Ты знал, что у дедушки Мануте Бола было сорок жен? – я чуть не рассмеялся. У Генри была очень раздражающая манера общения.

– Кто такой Мануте Бол? – нахмурился Аксель.

– Баскетболист – самый высокий в истории НБА. Из Судана, кажется.

– Гм-м. Возможно, Генри не нравится, что у тебя сорок девушек, здоровяк.

То, что он использовал одно из прозвищ Милли, заставило меня задуматься на секунду.

– Что? У меня не…

– Да, Таг. Столько, – Аксель улыбнулся, словно гордился мною.

– Генри!

Я пересек зал, пытаясь догнать его прежде, чем он выйдет за дверь. Он не стал меня ждать, и мне пришлось пробежать полквартала, прежде чем я его настиг.

– Генри, девушки в баре и зале не мои подруги.

Ну, по крайней мере, не в том смысле, в каком подразумевали Генри с Акселем. Я нравился девушкам, а они нравились мне, но все это не серьезно. Они просто мои друзья и по совместительству девушки.

– А Амелия? – спросил он, не останавливаясь.

– Милли тоже не моя девушка, – тихо ответил я.

– Пошел ты, Таг.

Генри произнес это так четко, так легко, что я чуть не поаплодировал его прямому, незатейливому ответу. Но моя радость так и не вырвалась наружу, поскольку я осознал, что и как необратимо он сказал. Генри продолжил идти домой, а я смотрел ему вслед.

В воскресение, немного после семи, я постучал в дверь Андерсонов, но открыли мне далеко не сразу. Я уже почти сдался, когда Генри все же отворил ее и замешкался, словно не знал, достоин ли я приветствия.

– Привет, приятель. Как жизнь?

Мальчик пожал плечами.

– Я могу зайти?

Генри отошел в сторону и пропустил меня, глядя в пол. Затем закрыл дверь, все так же не встречаясь со мной взглядом, и я понял, что он до сих пор злится.

– Генри?

Я ласково толкнул его – самый мягкий удар, когда-либо мною нанесенный. Генри сразу же сжал кулаки. М-да. Определенно злится.

– До 1900 года призовые бои длились вплоть до ста раундов, – процедил Генри.

– И на каком раунде мы с тобой? Вряд ли я выдержу аж сто против тебя. Я сдаюсь. Ты победил.

– Сдаваться запрещено, – ответил он, повторяя слова, которые я сказал ему когда-то в зале.

– Сдаваться запрещено во всех случаях, кроме тех, когда ты не прав. А я был не прав. Прости, Генри.

– Амелия? – спросил он.

Я чуть его не обнял. Мальчик не нуждался в извинениях – он хотел получить ответы, и я уважал его за это.

– Амелия особенная. Она не такая, как остальные девушки. И она мне нравится, Генри, очень. Но когда ты любишь человека, который нуждается в тебе, который полагается на тебя не только в романтическом плане, с этим приходит дополнительная ответственность. Я должен быть уверен, что готов к этому. Ты понимаешь?

– Когда-то свиные мочевые пузыри использовались как мячи для регби.

– Ты хочешь сказать, что я свинья, Генри?

Тот начал улыбаться и на секунду поднял на меня глаза, прежде чем захрюкать и захохотать во весь голос.

– Так и есть! – я рассмеялся вместе с ним. – Кажется, ты впервые пошутил!

Я попытался взять его рукой за шею, но Генри уклонился и набросился на мои ноги, как учил его Кори. Я заулюлюкал, склоняясь над ним и обхватывая его тощую спину, а затем оторвал ноги мальчика от пола. Поскольку он по-прежнему держал меня за бедра, он повис головой вниз.

– Лучший боец в любом весе! Скажи это, Генри! Скажи: «Таг, ты лучший боец во всем мире!» – потребовал я, смеясь.

– Жорж Сен-Пьер лучший боец во всем мире! – пропищал он, отпуская мои ноги.

– Сен-Пьер! – взревел я и поднял его выше. – Скажи, что Таг Таггерт лучший боец во всем мире!

– Чак Лидделл лучший боец во всем мире! – крикнул он, сопя.

– Что? Да он уже в прошлом! – возразил я, хотя пошел бы на все, чтобы заманить Лидделла в свой зал.

– Таг Таггерт худший боец во всем мире! – Генри заливался хохотом, а его лицо стало таким же красным, как волосы. Я перевернул его на ноги, и он закачался, по-прежнему смеясь. Я помог ему восстановить равновесие и сделал вид, что сержусь.

– Лучший . Лучший боец во всем мире. Ты слышал?

– Ронда Раузи лучший боец во всем мире, – пропыхтел он, не сдаваясь.

Я поднял руки в воздух:

– Тут ты меня подловил, малец. Кстати, о роскошных, крутых женщинах, где Глупышка Милли?

Генри замер, прислушиваясь, а затем показал на пол. Теперь, когда мы перестали шуметь, я услышал слабые басы, доносящиеся из подвала.

– Внизу? Показывай дорогу.

Генри повернулся и пошел через прихожую, кухню и гостиную в большую домашнюю прачечную. Внутри было чисто и аккуратно, как и во всем доме, и я заметил наклейки со шрифтом Брайля на корзинках – на большой белой и красной. Я никогда не был в этой части дома. Когда Генри показал на дверь и сразу же ушел, я решил, что ему не интересно, чем Милли занималась внизу.

За дверью была узкая лестница, от которой у меня сразу же закружилась голова. Мне не нравилось, что Милли сама ходила по этим ступенькам, и мою голову затопили образы того, как она скатывается по ним. Но Милли выросла в этом доме и наверняка поднималась и спускалась по этой лестнице миллион раз. Вряд ли она оценит, если я включу режим пещерного человека и запрещу ей ходить в подвал. И все же я спускался с неохотой, цепляясь за перила и гадая, с чего вдруг я так разнервничался. Музыка играла так громко, что Милли не могла услышать мои шаги, но, когда я добрался до нижней ступеньки, музыка внезапно оборвалась, и кто-то начал хлопать и свистеть. Я удивленно замер за углом.