Эми Хармон - Закон Моисея

Она единственный человек, который преданно и неизменно оставался в моей жизни. Единственный. А теперь ее нет. И я не смог ее найти. Она не ждала меня с остальными на другом берегу, чтобы я дал им пройти, и я не знал, что думать по этому поводу. Впервые за все время Пиби покинула меня.

Карандаши, которые мне дали для заполнения дневника, были длиной всего пару сантиметров, я едва мог зажать их между указательным и большим пальцами. Наверное, это для того, чтобы я не мог использовать их как оружие против себя или кого-то другого. И еще они были тупыми. После моей попытки шокировать докторов своими неуместными шуточками я перестал писать, но на третий день не выдержал и начал рисовать на стенах. Израсходовав все карандаши, я сел на матрас в углу и стал ждать.

Наступило время ужина, и, как по сигналу, ко мне пришел санитар по имени Чез – крупный черный мужчина с намеком на ямайский акцент. Предположительно, его приставили ко мне, потому что он был рослее и чернее меня. Так безопаснее. Всегда назначайте черного к другому черному. Типичный образ мышления белых. Особенно в Юте, где на тысячу белых приходился лишь один черный. Ну или где-то около того. Честно говоря, я понятия не имел, сколько чернокожих жило в Юте. Знал только, что мало.

Чез оторопело замер, и мой поднос с ужином рухнул на пол.

Моисея отправили в медицинский центр, находившийся очень далеко отсюда. От Левана до Солт-Лейк-Сити было два часа езды. Моисея и его прабабушку увезли в одной машине «скорой помощи», и я боялась за его рассудок, но затем осознала, что он не замечал ничего вокруг. Полицейские сказали, что он сопротивлялся. Понадобилось трое мужчин, чтобы обезвредить его. И ему вкололи транквилизатор.

До меня доносились такие слова, как «сумасшедший», «псих», «убийца». Да, даже такое. И Моисея забрали.

Все только и говорили о том, что он убил свою бабушку, съел кусочек праздничного пирога и разрисовал дом. Но даже будучи напуганной – от того, чему я стала свидетелем, от того, чего я не понимала, – я в это не верила.

Полиция провела полное расследование по факту ее гибели, но передо мной никто не отчитывался.

Моисей не смог прийти на похороны Кэтлин. Зато смогли ее родственники и, сидя на скамье в леванской церкви, рыдали так, будто сами убили ее. Не было ни воспеваний, ни празднования достойно прожитой жизни, хоть Кэтлин Райт этого и заслуживала. Она пережила многих своих друзей, но не всех. На церемонию явился весь город, но со злости я думала лишь об одном: они просто хотели занять места в первом ряду на бесконечной драме под названием «жизнь Моисея Райта». Какая мать, такой и сын – яблоко от яблони. Моисей бы возненавидел это сравнение.

Единственное, что я хорошо запомнила, это выступление Джози Дженсен на фортепиано. Она сыграла «Аве Мария» специально по просьбе самой Кэтлин. Благодаря своим музыкальным талантам Джози считалась местной знаменитостью. Она была всего на три года старше меня, но я воспринимала ее как образец для подражания. Джози была моей полной противоположностью: тихой, доброй, женственной. Истинной леди. Музыкально одаренной. Но теперь у нас появилось кое-что общее. Мы обе потеряли любимых, хотя кроме меня этого никто не знал. Нас с Моисеем часто видели вместе, но никто даже не подозревал о моих чувствах к нему.

Люди до сих пор часто обсуждали Джози Дженсен, грустно качая головами. Восемнадцать месяцев назад ее жених погиб в автокатастрофе. Почти как жених мисс Мюррей, только Джози была помолвлена с местным юношей, и когда это произошло, ей было всего восемнадцать. После этого случая весь город будто слетел с катушек. Некоторые даже говорили, что Джози обезумела, но безумие – понятие субъективное. Можно обезуметь от горя, но это не значит, что ты сумасшедший.

Когда мне было тринадцать, мама записала меня к Джози на уроки фортепиано, но как бы я ни старалась, в конечном итоге пришлось смириться, что не все рождаются с одинаковыми талантами, и игра на пианино никогда не станет моим. Возможно, Моисей нарисовал где-то в городе портрет ее жениха. От этой мысли меня затошнило.

Через неделю после похорон к нам домой пришел шериф Доусон, чтобы официально заявить, что полиция понятия не имеет, кто связал меня в последнюю ночь фестиваля. Нас это не удивило. Разве только то, что он вообще пришел к нам с этой «новостью». С той ночи прошли месяцы, у полиции не было никаких зацепок, кроме Терренса Андерсона, и то с него сняли все подозрения. И хоть шериф никак не мог этого доказать, он явно решил, что это была просто неудачная шутка.

У меня все равно не было сил об этом волноваться. В моей жизни появилась новая трагедия, и тот случай на родео казался незначительным в сравнении с отъездом усыпленного Моисея на машине «скорой помощи». Это мелочь в сравнении с мертвой Кэтлин Райт, лежавшей на кухонном полу под стеганым одеялом, с невинно стоящими праздничными пирогами на столешнице. Все это ничего не значило в сравнении с ситуацией, в которой я оказалась теперь.

Пока шериф Доусон сидел на нашей кухне – прямо как в ночь родео, – я узнала, что бабушка Моисея умерла от инсульта. Это было не убийство. Инсульт. Родители с облегчением откинулись на спинки стульев, даже не взглянув на меня. Они не догадывались, как много для меня значили эти слова. Естественные причины. Моисей не причинял ей вреда. Он просто нашел ее, как и я, и справился с этим так, как всегда справлялся со смертью. Нарисовав ее.

– Теперь его отпустят? – спросила я.

Родители и шериф удивленно посмотрели на меня. Казалось, они вообще забыли о моем существовании.

– Даже не знаю, – уклончиво ответил шериф.

– Моисей мой друг. Возможно, я его единственная поддержка в мире. Он не убивал Кэтлин. Так почему его не отпустят домой?

Каждое слово буквально источало мои эмоции, и родители ошибочно приняли их за посттравматический стресс. В конце концов, я впервые столкнулась со смертью лицом к лицу.

– К сожалению, у него нет дома. Хотя я слышал, что Кэтлин завещала ему все свое имущество. Но, насколько мне известно, Моисей совершеннолетний и может сам о себе позаботиться.

– Он не в больнице. У него не было никаких травм. Так где же он? – требовательно поинтересовалась я.

– Я точно не знаю…

– Все вы знаете, шериф! Где он?

– Джорджия! – мама похлопала меня по руке и попросила успокоиться.

Шериф Доусон надел свою шляпу и снова снял. Он выглядел встревоженным и явно не хотел ничего мне рассказывать.

– Он в тюрьме?

– Нет, нет. Его перевезли в Солт-Лейк-Сити, в другой медицинский центр. Он в психиатрическом отделении.

Я уставилась на него в смятении.

– Это больница для душевнобольных, Джорджия, – ласково объяснила мама.