Эми Хармон - Закон Моисея

– Мне кажется, ты все же любишь меня, Моисей. А я люблю тебя, хоть мне и жилось бы легче без этого, – выпалила я.

– И почему же? – тихо поинтересовался он, будто и не говорил до этого, что не испытывает ко мне подобных чувств. Моисей мог, не задумываясь, сказать, что не любит меня, но ему не очень нравилось, когда подобное заявляли ему.

– Потому что ты считаешь, что не любишь меня.

– Это один из моих законов, Джорджия. «Не люби».

– В Джорджии нет таких законов.

– Опять ты за старое, – вздохнул он.

– Как заставить тебя полюбить меня, Моисей? Что нужно сделать, чтобы ты переехал в Джорджию? – я поиграла бровями, словно все это была одна большая шутка. – Я уже пообещала тебе, что перекрашусь в рыжий. Что пущу тебя в свою голову. И отдала тебе все, что у меня было.

Внезапно мой голос сорвался, и к глазам подступили слезы, как будто эти слова прорвали дамбу. Я сразу же отвернулась и начала складывать плед, от которого теперь пахло Моисеем. Свернула его, разгладила складочки, натянула обувь. Все это время Моисей неподвижно стоял в паре метров от меня. По крайней мере, он не ушел, хотя в глубине души мне этого хотелось.

– Ты расстроена.

– Да, наверное.

– Поэтому я и придумал этот закон, – чуть ли не ласково прошептал он. – Если не проникаться ни к кому чувствами, то можно избежать боли. Так легче уйти. Легче потерять. Легче отпустить.

– Тогда тебе стоило придумать еще парочку дополнительных законов, Моисей.

Я обернулась и одарила его широкой улыбкой, хотя вряд ли она смотрелась естественно. У меня пощипывало нос, и глаза наверняка блестели, но я все равно защебетала с напускным весельем:

– «Не целуйся». «Не прикасайся». «Не трахайся».

Я назвала это тем, чем оно было на самом деле, хоть слово и обожгло мне язык, как кислота. Для меня это было чем-то совершенно другим. Любовью, а не сексом. Или же и тем, и другим.

– Ты нашла меня, Джорджия. Ты гналась за мной. Ты хотела меня. Не наоборот, – ответил Моисей, не повышая голос. Он даже не казался обиженным. – Я не нарушал свои правила. А вот ты нарушила свои и теперь злишься на меня за это.

Он был абсолютно прав. А я – в корне не права.

– Увидимся позже, ладно? – тихо произнесла я, не осмеливаясь смотреть в его сторону. – Вы же с Кэтлин придете к нам отмечать День благодарения? Мы садимся за стол пораньше, чтобы пировать весь день.

Я гордилась своей сдержанностью. И презирала себя за то, что не надрала ему зад.

– Да. В одиннадцать, верно?

Наши беседы еще никогда не звучали так наигранно. Моисей молча наблюдал за мной, и в конечном итоге я кивнула. Он начал было произносить мое имя, но затем вздохнул и отвернулся. И ушел.

– Рассвет, запах сена, застолье в честь Дня благодарения, горячий душ, новый день. – Прошептала я свой список плюсов, едва сдерживая слезы, и попыталась не думать о том, что будет дальше и как мне пережить следующие несколько часов.

– Бабушка!

Она не шевелилась.

– Пиби!

Я встряхнул ее за плечи и похлопал по щеке. Ее голова завалилась немного вбок, но глаза остались закрытыми. Она распласталась на кухонном полу и выглядела очень хрупко в своем стеганом халате. Рядом лежали три толстых осколка стекла – острые островки в большой луже воды с примесью крови. Бабушка ударилась головой при падении и разбила стакан. Крови было не очень много, ее количество казалось чуть ли не незначительным. Будто она умерла еще до того, как упала. Смерть должна требовать больше кровопролития.

Когда я вернулся вчера домой, то пошел прямиком в душ, а оттуда к себе в комнату. Я лежал на кровати и изо всех сил пытался не думать о Джорджии. Сначала она игнорировала меня целый месяц, а теперь хотела поговорить? Это меня разозлило. Однако я все равно отчаянно хотел ее увидеть. Наконец я сдался, быстро натянул джинсы с рубашкой и прокрался из дома, не желая будить Пиби.

Что, если она пролежала там всю ночь?

Я опустил голову ей на грудь и ждал, приказывая ее сердцу вновь забиться. Но она была такой холодной. И ее сердце не издавало ни звука. Сам не осознавая, что делаю, я побежал за пледом и хорошенько ее укутал.

– Пиби!

Я закрыл глаза, отчаянно нуждаясь в том, чтобы она сказала, что мне делать. Я постоянно видел мертвых людей. И теперь мне нужно было увидеть Пиби. Чтобы она рассказала, как это произошло. Чтобы она забрала меня к себе.

Я принес кисти. Расставил все краски. А затем сел рядом с бабушкой и стал ждать, когда она вернется ко мне. И когда это произойдет, я заполню все стены ее образами. Изображу каждый день ее жизни вплоть до последнего – до этого ужасного дня, – и бабушка объяснит, какого черта мне теперь делать.

Я открылся внешнему миру – так широко, как зияющий каньон с острыми выступами и крутыми утесами. Сосредоточившись, я развел море, и стены воды поднялись так высоко, что им не было видно конца. Любой желающий мог пересечь этот путь. Кто угодно. Главное, чтобы они привели ко мне Пиби.

Но я не видел и не чувствовал ее присутствия. Я заметил свою мать. Дедушку Джорджии, Молли и Мэла Баттерса, который погиб в собственном амбаре. Он вел за собой лошадей и выглядел счастливо. Но в данный момент его счастье казалось мне насмешкой, и я спустил на мужчину всю свою ярость, пробегая мимо его воспоминаний о долгих поездках на лошади и летних закатах. Он тут же отпрянул. Я также почувствовал Рэя – мужчину, любившего мисс Мюррей. Он беспокоился о ней, волнение исходило от него серыми волнами. Дела у нее шли неважно, и наша картина на досках никоим образом ее не утешила.

Сквозь меня проносились воспоминания из их жизней, но я отмахивался от них, пытаясь найти бабушку. Там были и другие. Люди, которых я чувствовал раньше, образы, которые я уже видел, воспоминания, которые мне не принадлежали. Они являлись мне в течение многих лет. Люди всех возрастов и оттенков кожи. Полинезийские брат с сестрой, Тео и Калия – члены банды, погибшие в войне за территорию с моей бандой, в которой я пробыл почти год, прежде чем меня отправили к Пиби. Тогда я злился, что меня лишили чувства принадлежности к общине, хотя на самом деле все это было ложью. Я злился каждый раз, когда меня выдворяли с обжитого места. Брат с сестрой пытались задержать меня, поделиться образом оставшегося младшего брата, но я бежал дальше в поисках бабушки.

Как обычно, мне явились и заблудшие – мутные черные пятна, которые я замечал только боковым зрением всякий раз, как позволял себе погрузиться слишком глубоко. Я никогда не присматривался к ним. Они держались подальше от прозрачного пузыря вокруг людей, которые показывали мне свои жизни. Точно я не знал, но у меня были подозрения, что это заблудшие души, которые не хотели мириться с загробным миром, не верили в жизнь после смерти, хоть она и сияла, как море огоньков, и сладко манила их. Может, они попросту этого не видели.