Паола Стоун - Продолжение любви

У Тони заблестели глаза. Поерзав на лавке, он обратился к Люсии:

— Спроси, чей корабль, как выглядит.

«Ну совсем как ребенок», — подумала она и перевела вопрос.

— О, кто ж его разберет! Весь зарос кораллами, а внутри… — Том замахал руками, — рыбы‑бабочки. — Бывалый путешественник наклонился, как подъемный кран, сложил вещи, посмотрел на часы. — Вы бы еще успели. Джек проторчит под водой, как минимум, минут двадцать.

— Его оттуда за уши не вытащишь, — добавила об инструкторе Марта.

Наверное, они все были давно знакомы. Тони занервничал. Ему хотелось спросить, по чему ориентироваться и как долго плыть до корабля, но Люсия была не очень‑то настроена общаться. Как бы сообразив, в чем дело, лукавая Марта продолжала интриговать:

— Песок на дне совсем белый, как и сами кораллы…

— Да, это очень красиво, мы видели, — активно поддержала ее Люсия, к которой внезапно вернулось состояние восторженности.

— А бордовые и оранжевые цепи — чуть дальше. Сначала — розовые, а потом — все темнее и темнее, — довольно потер бороду Том.

Люсия повесила нос: если Тони уплывет без нее, ей будет неуютно в такой компании. Они, конечно, очень милые, но их обаяние сковывает ее по рукам и ногам. Тони посмотрел на хрупкие плечики, слегка порозовевшие от солнца, так неуверенно торчащие из‑под мокрой, отяжелевшей копны волос, — и решил никуда не плыть.

— Хорошего понемногу, — объявил он, прижав к себе Люсию и неестественно широко растянув губы в знак дружеского расположения к попутчикам.

Молодые люди успели обследовать берег и окончательно успокоиться, пока команда аквалангистов собиралась в обратный путь.

Солнце клонилось на запад. Стало красочно, безветренно, жара перешла в ласкающее тепло. Вода, впитавшая в себя за день всю солнечную энергию, теперь щедро делилась ею с теми, кто скользил по ее глади. Белый катер шел медленно, тихо, будто боясь спугнуть еще не осевшие в памяти впечатления. Молчали. Ибо всего не расскажешь, да и зачем рассказывать? Прожитое вместе яркое мгновение позволяет еще какое‑то время понимать друг друга без слов. Люсия почувствовала приятную усталость и положила голову на колени Тони. На горизонте темнели облака. Сочетание красного и синего будило в ней легкую, необъяснимую тревогу. Тело становилось ощутимее, и движения облаков отображались в душе едва уловимым покачиванием ее невидимых крыльев. Люсия вытянула руку. На сгустившем краски небе — тонкая кисть, серый контур в наступающей темноте. Больше легкости, непринужденный изгиб, указательный палец чуть в сторону. В ее воображении зазвучал несложный напев. Где‑то она слышала такую последовательность нот — как бы кружащуюся. Словно рассматриваешь любимый предмет с разных сторон и видишь в нем при каждом повороте что‑то новое. Пытаешься рассмотреть его получше, запомнить на всю жизнь очертания, а он — скользит, убегает, боится потерять загадочность. Но даже досконально изучив его: выяснив, из чего он сделан, подобрав точное название для его цвета, с линейкой и циркулем измерив формы, — не приблизишься к его познанию ни на йоту, потому что его суть — движение. Рука, если она устала извиваться в танце и лениво висит вдоль тела, — просто какое‑то некрасивое образование: выпуклости косточек, овалы ногтей — и все. Но стоит отправить ее в свободный полет, смысл которого не сводится ни к какой практической пользе, ни к какому удобству, — и она превращается в птицу.

Тони появился в дверях с шампанским и двумя бокалами. Сидя спиной к нему, уткнувшись лицом в букет темно‑красных роз, купленных по дороге в отель, его красавица пыталась бороться с легкой истомой — непременным следствием возвращения в очеловеченный уют ужина и ванной. Он невольно залюбовался ею: волосы распушились, белый шелк платья облегает невероятно тонкую, как у куклы, талию… Струящиеся складки подола, а из‑под них — невольным откровением — немного пухлые, мягкие, розоватые подушечки пальцев ног.

Он постучал стаканом о бутылку, и Люсия повернулась, словно раскрывшись ему навстречу. Цветочек с длинными тонкими лепестками. Не уронить бы шампанское. Тони поставил поднос и нашел сквозь скользкую ткань — ее, живую, упругую и настоящую. Страшно прикасаться. Уплывет сквозь пальцы, как шелк. Люсия крепко прижалась к его губам мягким, ласкающимся ртом, но тут же выскользнула из его рук, чтобы одарить вниманием корзину с фруктами. Зашипела пена. Она пригубила бокал и вышла на балкон. Тони пошел за ней. Стало немного прохладно и очень темно.

— Смотри, — она обвела рукой окрестности, — за каждым листом по два глаза.

— А некоторые еще и с биноклями, — поддержал Антонио и посадил ее к себе на колени.

— Давай поить друг друга. — Проказница поднесла бокал к его рту.

Тони не успел вовремя сделать глоток, и у него на лице повисли пенные усы. Люсия засмеялась. Платье едва прикрывало ее плотную грудь и держалось сзади на двух маленьких пуговицах. Он провел кончиком языка вдоль узкой, уходящей в колышущуюся глубь ложбинки. Люсия, откинувшись, пила шампанское. В ее взгляде застыло нетерпеливое ожидание. Тони погладил перламутр пуговиц.

— Можно уложить сеньору в постель?

— А как же соглядатаи?

— Сегодня не их праздник.

Он взял ее на руки. В комнате она спрыгнула и, как кошечка, потянулась на другой край стола к винограду. Тони провел рукой вдоль ее спины: тонкая ткань на талии, изящные открытые лопатки, блестящие локоны и, наконец, там, на косточке, от которой портнихи деловито снимают мерки, — петля… еще одна… Люсия замерла с виноградиной во рту и, как провинившаяся школьница, опустила руки по швам. Белое платье — складка на складку — соскользнуло вниз. Две бесконечно длинные ножки, вырастающие из белого сугроба. Тони встал на колени, чтобы быть к ним ближе, и, осыпая поцелуями глянцевую кожу, медленно добрался до бедер. Она потянулась к бутылке, взяла ее за горлышко и направила себе на грудь щедрую струю…

Через минуту Тони был совершенно пьян, как будто опустошил в одиночку целый винный погреб. Пока он торопливо расстегивал ремень и возился с пуговицами на рубашке, Люсия набивала рот персиками.

— Обжора, ты почему еще не в кровати?

Застигнутая врасплох, ока бросила на него плутоватый взор и чуть не подавилась со смеху, вернее, от невозможности смеяться. Тони суетливо осмотрел себя.

— Что смешного? Подумаешь, забыл снять часы.

Прихватив самое красивое яблоко, хохотунья юркнула под одеяло.

Тони в тот вечер был особенно последователен. Казалось, он растягивает удовольствие на всю жизнь. Ему некуда торопиться: свой победный приз он уже получил. Когда на ковер упали первые лучики еще неяркого света, он заметил, что Люсия слишком долго не открывает глаза, и умилился ее сну — своевременному и не очень. Это его нисколько не расстроило и… не остановило.