Изабелль Брум - Год и один день [litres]

– Пожалуй…

– Когда я первый раз до нее дозвонился, Аннетт была очень зла. Несмотря на это, она поинтересовалась, как у тебя дела, что ты про нее говоришь и скучаешь ли.

– Серьезно?

– Серьезно. Услышав это, я сразу понял: надо как можно скорее вас помирить. Предложил ей оплатить перелет и умолял хотя бы подумать об этом, названивал без конца.

Чарли взял телефон со стола и посмотрел на время.

– Такси скоро приедет, а мне еще надо подняться в номер за вещами, – сказал он, умудрившись не показать своих истинных чувств. Хоуп вдруг запаниковала и схватила его за руки.

– Что будет дальше?

Чарли опустил глаза. У Хоуп даже пальцы побелели, так крепко она его стискивала.

– По-моему, это не мне решать. Ты ведь знаешь, чего я хочу. Пора и тебе разобраться в своих желаниях.

Хоуп не могла вспомнить, когда ее последний раз спрашивали, чего она хочет. В семье все решения принимал Дейв, а после разрыва с ним она сразу побежала к Чарли, и тот сказал: «Живи со мной». И она жила. Но теперь, когда Аннетт предложила ей свободную комнату у себя дома, Хоуп впервые получила возможность выбора.

Она покачала головой.

– Честное слово, я не знаю.

Чарли отодвинул стул.

– Мне пора.

– Я боюсь, что больше никогда тебя не увижу, – прошептала Хоуп скорее самой себе, нежели ему, однако Чарли тут же замер на месте. Сейчас бы ей подбежать к нему, обнять, остановить… Но нет. Хоуп так и сидела за столом. Не сводя глаз с Чарли, она смотрела, как он открывает дверь. Неужели не обернется?

В последний миг он все же обернулся.

– Всего тебе хорошего, Хоуп, – сказал он. И с этими словами ушел.

Пока утро закатывало рукава и готовилось к встрече со своими приятелем – полднем, – солнце ярко сияло в чистом небе. Меган и Олли медленно пробирались вдоль берега Влтавы в сторону Кампы и Малой страны. Они проходили мимо высоких домов с богатым внешним декором в стиле барокко. Меган без конца останавливалась фотографировать, но Олли ни разу не подал виду, что ему это не по душе. Казалось, он полностью погружен в свои невеселые мысли и даже рад просто посмотреть на воду, пока Меган работает.

В этом странном, приглушенном солнечном свете город заиграл новыми красками и стал еще краше. Меган просто не выпускала камеру из рук, и дело было не только в архитектуре: даже тротуары здесь притягивали взгляд. Их замостили узорами из красной и белой плитки и по утрам заботливо очищали от упрямых следов замерзшей слякоти.

Несмотря на гордое солнце в небе, на улице стоял мороз. Олли часто снимал запотевающие очки и протирал их платком. Голые и красные руки Меган уже ломило от холода, но перчатки она надевать отказывалась. Не чувствуя кожей всех изгибов камеры и приятного треска вращающегося объектива под пальцами, она не могла в полной мере отдаться своему делу. Приходилось без конца дуть на руки и растирать их. В нормальной ситуации Олли уже давно начал бы над ней потешаться, но не сегодня.

Они добрались до острова Кампа незадолго до обеда. Увертываясь от кусков подтаявшего снега, падающего с ветвей деревьев, они вышли по узкой дорожке на просторное зеленое поле, усеянное шумными детьми, крошечными собачками в водонепроницаемых костюмах и туристическими группами.

Олли заглянул в путеводитель.

– Это Сововые мельницы, – сказал он, кивая направо, где на берегу Влтавы, наполовину закрывая от них солнце, возвышалось величественное белое здание. Меган обратила внимание, что черепица на крыше черная, притом что у соседних домов крыши были главным образом красные.

– Здесь находится музей современного искусства, – продолжал Олли, перелистнув страницу. – Заглянем?

Меган никогда не была поклонницей современного искусства, однако решила не спорить и вошла вслед за Олли в открытые ворота. Двор был посыпан хрустящим гравием и заставлен множеством скульптур, одна другой удивительнее. Меган остановилась возле большой красной лошади с красным, совершенно голым и лысым наездником, неестественно длинные руки которого касались земли.

– Нежарко ему, наверное, – пошутила она, но Олли уже ушел рассматривать некое кубистское произведение: лежавшую на животе женщину с искореженным телом и запрокинутой головой. Между квадратных плиток вокруг ее постамента проросла трава, припорошенная снегом, и это зрелище понравилось Меган куда больше, чем сама скульптура. Впрочем, с Олли она своими соображениями делиться не стала. Он весь как будто ощетинился, хотя еще утром вел себя совершенно иначе. После откровенного рассказа о своих переживаниях, связанных с бывшей девушкой, он словно нашел новый повод для недовольства. Меган хорошо знала: если Олли о чем-то размышляет, к нему лучше не лезть, а именно этим он сейчас и занимался.

В дальнем конце двора они обнаружили еще одну скульптуру в виде женщины, только эта стояла, а ее длинное тонкое тело было совершенно плоским, как лист бумаги. Склоненная голова, распластанные волосы синего цвета – весь ее облик выражал печаль и поражение. Впервые с тех пор, как они вошли во двор музея, руки Меган потянулись к камере.

Олли тем временем вернулся к красному всаднику и присел на корточки, чтобы разобрать надпись на табличке. Он как будто сознательно избегал смотреть на Меган, и ей было не по себе: она привыкла ловить на себе его взгляды, нежиться в тепле его чувств. А сейчас кто-то вдруг открыл дверь и запустил с улицы холод. Пусть они с Олли никогда не были парой, Меган догадывалась, что он к ней неравнодушен. Она не хотела признавать то, что было совершенно очевидно для всех их друзей – чувства Олли ни капли не остыли с той ночи, когда они впервые поцеловались, – однако крошечная часть ее души понимала, что друзья правы. Да, нехорошо и эгоистично с ее стороны купаться в его любви, ведь ответить ему взаимностью она не может. Но и мысль о том, чтобы потерять Олли, приводила ее в ужас. Он стал важной частью ее жизни, и если он исчезнет, то возникшая на его месте пустота грозит поглотить ее целиком.

Борясь с внезапным приливом сожаления и страха, Меган сделала то, что привыкла делать: взяла в руки камеру, отгородилась объективом от одного мира и с головой ушла в другой – тот, где все было в ее власти. В кадре оказался Олли: у его губ клубился пар, щеки раскраснелись. Глазами он поискал ее, нашел… и едва заметно погрустнел. У него немного текло из носа, и кожа над верхней губой поблескивала на солнце, а сами губы были полные и пухлые.

Меган наблюдала, как он встал и подошел к другой скульптуре, сооруженной из металлических прутьев и затейливых колесиков. Олли достал из кармана телефон, чтобы ее сфотографировать, и Меган с помощью зума приблизила изображение – хотелось посмотреть, как он построит кадр. Когда он снял одну перчатку, Меган разглядела заусенцы вокруг его ногтей, черные волоски на оголенном запястье, выступающую паутину вен на бледной коже, напрягшиеся сухожилия. Сердце ее колотилось, голова шла кругом: внутри наконец просыпалось долгожданное, драгоценное вдохновение. Она все нажимала и нажимала на кнопку спуска… Жаль, Олли невдомек, как она увлечена им… Жаль, ей не подобрать слов, чтобы это описать.