Ульяна Соболева - Подонок

Набрав в легкие побольше воздуха, я все же спокойно… (деланно спокойно) открыла дверь палаты и вошла. Выдохнуть так и не смогла, потому что, когда увидела его, к горлу подступил ком. Не знаю, может, кто-то и считает жалость унизительным чувством, но как не жалеть? Как не смотреть на молодого парня со стороны, такого юного, красивого, такого Человека, с искренним сочувствием от понимания, что у него отрезало полжизни этой аварией, и сейчас, возможно, отнимут надежду на восстановление этой самой жизни. И он такой сильный на этой больничной койке, с которой не может даже встать в положение сидя. Он лежит и пытается держать себя в руках. Совершенно один в этом во всем, без родственников, без друзей. Ни одного из его уродов, которые были тогда в подъезде, я в больнице так и не увидела. Друзья часто испаряются, когда с тебя больше нечего взять, а приходится только давать. Бесконечно давать свое плечо, поддержку и терпеть боль близкого человека. Когда у Ленки умер отец, и она выла у меня дома на моем диване, она говорила, что самое страшное — исчезли все. На похороны пришли единицы, и ей позвонили всего две знакомые. Человек, у которого что-то случилось, превращается для остальных в какого-то прокаженного или больного неизлечимой заразой. Людям, наверное, страшно заразиться чьим-то горем. Так же и с болезнью или увечьем. Никто не любит смотреть на больного и быть при этом здоровым. Испытывается дискомфорт. Никто не хочет находиться в постоянном дискомфорте. Но я его не испытывала ни рядом с Леной тогда, ни сейчас рядом с Вадимом.

Он не смотрел на меня. Хотя понял, что я пришла. Уверена, что понял. Отвернул голову к окну, как это и делал обычно. Ни одной эмоции на лице, смотрит куда-то в стекло или в стену. Только пальцы судорожно сжали край одеяла. Сжали с такой силой, что побелели костяшки. У меня возникло непреодолимое желание схватить его руку и сильно стиснуть. Стиснуть так, чтоб стало больно нам обоим. Но я бы не посмела. Слишком глубока пропасть между нами, и вряд ли он позволил бы.

Я пододвинула стул и села рядом с ним. Немного помолчала, но на молчание времени не было. Мне нужно получить его согласие, а потом оплатить все расходы по операции и протезированию. Мне уже озвучили цены и сказали — кому и что оплатить. Мне предстояло побегать и поговорить лично с анестезиологом, с санитаркой в реанимации. Но для начала я должна была знать, что он согласен. И это было самым сложным из всего, что предстояло сделать за такое короткое время.

— Ты знаешь, зачем я пришла?

Молчит, только пальцы, кажется, сжались еще сильнее, потянули пододеяльник. Нервные, длинные. Я бы сказала, что у него пальцы музыканта. Красивые, ровные. И эти татуировки на фалангах… они больше меня не шокировали.

— Я говорила с врачом. С Антоном Юрьевичем.

Усмехнулся, как оскалился.

— И как? Договорились?

Как же он умеет парой слов заставить чуть ли не взвиться, чуть ли не заорать.

— Договорились. Ты должен согласиться на операцию, Вадим. Иного пути спасти твою ногу нет.

— Спасти? Они собираются ее…, — голос дрогнул, но он тут же собрался, — отрезать. Я не дам. Тут не о чем говорить. Вы зря потратили ваше драгоценное время.

Я не знаю почему, но я смотрела только на его пальцы, на то, как они мнут пододеяльник. И сжимала свои, чтобы побороть желание накрыть его руку.

— Я говорила с ним не об этом. Они попытаются спасти твою ногу.

Все равно даже не посмотрел на меня, только губы скривила горькая усмешка, полная недоверия.

— Вы опять мне лжете? Почему вы такая лживая, а? Я же знаю, что в этой больнице не проводятся подобные операции! ЗНАЮ! Врач мне об этом говорил! Зачем вы меня обманываете? Это тоже месть? Идите на хрен отсюда! Мне надоело ваше присутствие. Вы меня раздражаете.

Я несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Его пальцы нервно сжимались и разжимались. Мы оба старались успокоиться. Я, чтоб не сказать лишнего и ненужного, а он… он, наверное, чтоб не заистерить. Я вообще с трудом могла представить — в каком состоянии сейчас Вадим.

— Верно, не проводят. Точнее, не проводили. Но они готовы провести. Мне удалось убедить их, что это необходимо сделать! Сегодня приедет еще один профессор, и они попробуют спасти твою ногу! Только надо решиться и дать согласие.

— Попробуют… а если не выйдет? Что тогда?

Прорычал, точнее, прохрипел. Пальцы не просто сжались, а стянули одеяло вверх.

— Тогда, — я сжала губы, стараясь успокоиться, чтоб голос не дрожал, — тогда они поступят по обстоятельствам.

— И я должен им довериться? Вам довериться? Чтоб они взяли и поступили по обстоятельствам? Вы понимаете, что это значит? Или вы настолько доверчивая идиотка? Думаете, здесь волшебники? Я знаю, какая у меня травма, и знаю, каковы мои шансы!

Он все еще не смотрел на меня, смотрел куда-то в никуда, стискивая челюсти и играя желваками.

— Вадим, ты должен попытаться. У тебя нет иного выбора. Нужно дать шанс. Сделать хоть что-то. Ты все равно останешься… останешься без ноги, если откажешься от операции, но может быть еще хуже, пойдет воспалительный процесс и…

Ударил кулаками по кровати с такой силой, что его лицо тут же исказила гримаса боли, а я прижала руки к груди.

— Пусть идет! Кто вам сказал, что я этого не хочу?! Что вы везде лезете? Что вы вообще вмешиваетесь в мою жизнь и что-то решаете? Вы кто такая? Вы кем себя возомнили? А? Убирайтесь отсюда. Мне не нужна ваша жалкая помощь.

Говорит не истерически, нет. Говорит тихо, но отрывисто, в приказном тоне. В оскорбительном тоне, чтоб задеть побольнее, заставить сбежать. Заставить бросить все это. Но я не собиралась сдаваться. Не в этой войне и не сегодня. Он ошибся. Я не из тех, кто привык отступать.

Резко встала и пересела со стула на край его постели, склонилась над ним, упираясь ладонями по обе стороны от его рук. Мои волосы упали на подушку и ему на лицо. И я автоматически убрала их назад, за ухо.

— Чего ты хочешь? Сдохнуть? Или чтоб ампутировали ногу по самое не хочу? Заражение крови хочешь? Кто я такая? Да никто. Никто, которой не все равно. Представляешь? Мне не все равно, что с тобой происходит. Мне это надо. Поэтому я здесь с тобой!

Он вдруг совершенно неожиданно посмотрел мне в глаза. Это было, как ударом в солнечное сплетение. Этот взгляд насыщенный, густой, полный боли и недоверия. Полный какой-то мрачной тоски, от которой у меня самой сжалось сердце. И я уже не знаю, куда себя деть от этого взгляда, куда от него спрятаться. Как же так может быть? Вот он передо мной совершенно беспомощный, а меня трясет так, словно я перед все тем же молодым самцом, полным сил и способным резко подмять меня под себя.

— Вам или вашей дочери?

Я быстро моргнула, оторопев от вопроса, и взгляд этот стал невыносимо синим, невыносимо темным. Хотела отпрянуть, но он вдруг стиснул мое запястье сильными пальцами. Действительно, по-настоящему сильные и горячие. И зрачки расширены, держат мой взгляд и не отпускают, вцепился в меня мертвой хваткой.