Ульяна Соболева - Подонок

Сходит с ума сам, погружая в нее пальцы, а языком двигаясь вверх— вниз, чтобы заставить ее чувствовать острее. Чтобы заставить показать ему, что чувствует. Чем угодно.

И вот он триумф. Дрожит. Ее первые движения — эта дрожь от его ласк. Сжимает его пальцы плотью, а его самого бьет нарастающей лихорадкой безумия. Не останавливается, слышит ее тяжелое дыхание и не останавливается, чтобы стонала громче, чтобы показала ему, что ей хорошо.

Сильнее таранит плоть и вылизывает пульсирующий клитор, ритмично сжимая его губами и ударяя по нему языком, не прекращая толчков. Всасывает узелок, сильнее вбиваясь пальцами, все быстрее подводя к обрыву и самого себя. И когда ее затрясло, когда плоть во рту начала бешено сокращаться, а тело под ним дернулось… и всегда неподвижные тонкие женские пальцы сдавили простыни, а колени сжали его голову, заорал сам, заглушая ее жалобный стон. Продолжая, вытягивая из нее наслаждения, расстегивая ширинку, зажимая член, дергая пару раз по вспухшей и саднящей головке, которую тут же взорвало струей себе в ладонь, все еще лицом у нее между ног, все еще собирает языком ее оргазм, сотрясаясь от своего собственного.

Потом подтянулся к ней на руках, видя, как лежит тихо, закрыв глаза, и на ресницах слезы дрожат. Устроился рядом, прижался лбом к ее виску. Сплел пальцы с ее пальцами.

— Я не дам тебе уйти в никуда! Слышишь? Я люблю тебя. Тело твое люблю, душу твою люблю, девчонок НАШИХ люблю. Все, что касается тебя… Не гони… Можешь не любить меня. На хер ее любовь эту. Я смирюсь. Просто дай рядом быть с вами. Ты. Нужна. Мне….Нужна!

И вдруг ощутил, как ее пальцы тихонько сжимают его ладонь. Поднялся на локте, всматриваясь в ее лицо. Раскрасневшееся, такое ослепительно красивое в обрамлении коротких светлых кудряшек.

— Дёма…, — сказала отчетливо и снова сжала его руку. — Мой.

— Да. Твой Дёма.

Улыбнулась, а он вдруг сгреб ее в охапку, зарылся лицом в ее шею и заревел. Вот так. За все время его прорвало. Его просто раздробило, и не смог сдержаться. Лох и жалкий слабак. Дерьмо, а не мужик. Разве сильные мужики ревут у баб на груди?

Ощутил касание слабой руки у себя на затылке и вцепился в нее всю, маленькую, еще сильнее. Не любит он ее. Нет. Он ею живет. Как будто в этой хрупкости заключена и его собственная жизнь.

Губами солеными губы ее нашел и впервые ощутил, как она ответила на поцелуй, как ее мягкие губы шевелятся, как сладко она выдыхает ему в горло свое горячее дыхание.

Завтрак притащил в сарай. Впервые позволила себя кормить. И даже пыталась взять ложку. У нее плохо получалось, но он удерживал ее руку и кормил, сгибая ее пальчики. Она не попадала в рот, и он старался не смеяться, но смеялась она. А ему какого-то хера хотелось распустить сопли. Потому что не надеялся, что вот так между ними может быть. Потому что неположено ему, не заслужил. Не должна для него улыбаться. А она улыбается. Глотает яичницу, которую он сам ей пожарил, и улыбается.

Потом учил держать расческу, и они расчесывали ее кудряшки. Она смотрела на себя в зеркале, и он видел в ее глазах сожаление о тех длинных и шикарных волосах, которые сбрили перед операцией.

— Отрастут. Будут еще шикарнее, чем раньше. И вообще, под шапкой не видно, а весной будем косы плести. Поехали гулять.

Одел ее, усадил на коляску, вывез на улицу, где баба Устя белье развешивает на веревке. На них посмотрела и усмехнулась, и дальше белье вешает.

— К речке не вези.

— Почему? Там красиво сейчас должно быть. Мы на машине проезжали. Она зиму любит.

— Не ходи… Не сегодня.

— Опять ваши шаманские предсказания? Как та авария на дороге?

— Смотри. Я сказала, а твое дело послушаться или нет.

— Как туда пройти?

— Сам ищи, если умный такой.

Махнул ей рукой и толкнул коляску впереди себя. Потом побежал с ней по вытоптанной в снегу тропинке.

— Мишкаааа, скоро ходить начнешь, я верю. Скоро. Приедем сюда и бегать будем. Девчонок привезем. Красиво здесь как. Красивоо? Да?

— Да..

Забежал вперед, всматриваясь в ее лицо. Снова сказала. Ему не послышалось. Она сказала.

— Повтори. Ты ведь не случайно.

— Да.

— Еще.

— Дадада.

— ДА!

— Дёма.

— Да. Дёма! — на колени опустился, — Еще скажи что-то.

В глаза ее смотрит, а в них снег отражается, и они кажутся светлыми, нежными. Уже не ледяные. В них и он отражается. С шапкой, натянутой на лоб, с красным носом.

— Поехали.

— Поехали?

— Да.

Вскочил, схватился за ручки и погнал вместе с ней, весело улюлюкая, как идиот. И его голос эхом разносится по воздуху. Где-то вдалеке взвыли сирены полицейских и скорых. Они мчат по трассе куда-то в сторону города.

Авария, что ли? Та самая, о которой баба Устя говорила? Ни хрена. Это совпадение! А и черт с ней с аварией. У него счастье. Оно живое, оно вот… в коляске сидит. Мимо со стороны дороги мужик какой-то с мешком идет в сторону деревни.

— Здоров, мужик, что там? На дороге?

— Грузовик какой-то сразу пять машин смял. Вся дорога перекрыта.

— Ясно. Как к реке пройти.

— По прямой все время, неподалеку от трассы свернешь налево и вниз спустишься.

На берегу какие-то типы курят и ногами топчут снеговиков, костер палят. Завидев его с коляской, обернулись. Один присвистнул.

— О, бл*! Какой-то лошок привез телочку безногую. Эй, она у тебя безногая?

Твою мать. Только этих ублюдков и не хватало. А внутри полоснуло. Как дежавю. На него самого похожи. Когда-то и он так цеплялся к людям. От скуки, от злости на весь мир.

— Завались. — рявкнул второй. — Че пристал.

— А че. Мне, может, интересно. Эй, пацан, она у тебя безногая? Телка твоя или сестрена?

— Жена! Ты с костром своим играйся, братан!

— А то че? М? Подеремся?

И заржал. Мерзко, по-лошадинному.

— Не лезь. Здоровее будешь.

— А что я? Я спросил, а ты не ответил? Безногая она? Вези ее к нам. Выпьем. А ты сучкой своей поделишься! Ей поди ноги раздвигать не надо!

— Нет, Дёма…нет! — взмолилась тихо, едва слышно. — Нет!

Отморозки обдолбанные. Придурки. Какого хрена лезут. Он слово себе давал не драться больше и не срываться с катушек.

— Посиди здесь. Я сейчас вернусь.

Оставил ее и пошел к пацанам, поправляя шапку.

— Че бросил инвалидку свою? Мы ща тебе наваляем, а потом ее здесь натянем по очереди!

— Он сам к тебе в объятия идет, Сова.

— Давай, ждуууу! Я не по мужикам, но порвать могу запрАААААста.

В улыбке блеснули гнилые амфетаминовые зубы. Хук справа, и ублюдок рухнул на колени, теряя свою гниль, обливая снег кровью.

— Тыыыы! Тварина! Ты че Сове сделал! Я тебяяя… — и с ножом на него.

Нож выбил ногой и завалил второго придурка в снег, схватил бутылку, валяющуюся в снегу, разбил о пень и приставил к горлу мразоты.