Л. Шэн - Сломленный рыцарь

Затем, на долю секунды, материнский инстинкт взял верх, и она повернулась лицом ко мне.

Ее лицо перекосило, рот приоткрылся, она облизнула алые губы. Она даже почти решилась что-то сказать, но, в конце концов, просто покачала головой и ушла. Радио наигрывало тихую музыку. Вал всегда слушала радио, чтобы заглушить мой плач. Родители не жили вместе, но заботились обо мне по очереди. После того как Вал не ответила на кучу звонков отца, он приехал через несколько часов и нашел меня в кроватке. Подгузник был настолько грязным, что перевешивал мое тоненькое тельце.

Я не плакала. Уже.

Не плакала, когда он взял меня на руки.

Не плакала, когда он отвез меня в больницу, чтобы проверить.

Не плакала, когда он укачивал меня, целовал и крутился около меня.

Не плакала, когда горячие слезы катились по его щекам, а он пытался заставить меня воспроизвести хоть звук.

Совсем.

С тех пор я стала ребенком с тем, что они называют селективным мутизмом. То есть я могу разговаривать, но выбираю не делать этого. Это, конечно, очень тупо, ведь я не хотела быть другой. Но я просто была. Мой выбор в пользу молчания был скорее не выбором, а фобией. Мне поставили диагноз – социофобия, и я посещала специальную терапию дважды в неделю с самого детства. Обычно люди с селективным мутизмом разговаривают в некоторых ситуациях, когда им комфортно. Но не я.

Безымянная мелодия на радио, звучавшая в тот день, выжжена в моей памяти, словно шрам. И вот теперь она снова появилась на радио и атаковала меня.

Я сидела в машине с Эди, моей мачехой. Дождь барабанил по окнам ее белого «Порше Кайен». Ведущий на радио объявил «Enjoy the Silence» – Depeche Mode. Вот ирония [1] Название песни «Enjoy the Silence» группы Depeche Mode переводится как «Наслаждайся тишиной». «Слова жестоки, / Они разрушают тишину, / Внезапно врываясь / В мой маленький мир. / Они причиняют мне боль, / Пронизывают меня насквозь. / Неужели ты не понимаешь, / О, моя маленькая девочка». . Во рту пересохло – в том же рту, который отказывается произнести хоть слово непонятно по какой причине, разве что из-за того, что слов недостаточно для моей мамы. Меня недостаточно.

Пока играла музыка, я мечтала выбраться из собственной кожи и испариться. Вырваться из машины. Сбежать из Калифорнии. Оставить Эди, папу и Рэйсера, моего маленького брата, – просто уехать куда-нибудь. Куда – нибудь. Куда-нибудь, где люди не будут тыкать в меня пальцами и жалеть. Туда, где я не буду уродцем из цирка.

« Блин, прошло уже лет десять. Не должна она была уже, ну, это, пережить?»

« Может, это и не из-за мамы. Вы видели ее отца? Расхаживает с молоденькой любовницей…»

« Она всегда была странной девочкой. Милой, но странной».

Я хочу искупаться в одиночестве, захлебнуться осознанием того, что моя мама посмотрела и решила, что ей меня недостаточно. Утонуть в скорби. Остаться одной.

Как только я выключила радио, Эди надулась:

– Но это моя любимая песня!

Конечно. Конечно.

Хлопнув ладонью по стеклу, я жалко захныкала. И содрогнулась от незнакомого звука собственного голоса. Эди, сидевшая за рулем, пристально посмотрела на меня, ее рот искривился в слабой улыбке, которая всегда выглядела как распростертые объятия.

– Твой папа вырос на Depeche Mode. Это одна из его любимых групп, – объяснила она, пытаясь предупредить мой нервный срыв. Который уже случился.

Я сильнее стукнула по окну, и рюкзак упал на ноги. Песня вскапывала мое тело, ползла по венам. Я хочу уйти. Мне надо уйти отсюда. Мы повернули за угол особняка в средиземноморском стиле, но недостаточно быстро. Я не могу не слышать песню. Не могу не видеть Валенсиану оставляющей меня. Не чувствовать огромную дыру в сердце, которую моя биологическая мать расширяла с каждым ударом по моей памяти.

Эди выключила радио в тот же момент, когда я открыла дверь, выскакивая на ходу из машины. Поскользнувшись на луже, я пошла в сторону дома.

Ворота гаража медленно открывались, пока гром терзал небо, взывая к дождю. Я слышала крики Эди сквозь открытое окно машины, но их заглушала гроза. Дождь промочил мои носки, делая ступни тяжелыми, ноги горели из-за быстрого бега, я схватила велосипед из гаража и поехала по улице. Эди припарковалась и побежала за мной, зовя меня по имени.

Я крутила педали все быстрее, уезжая от этой тупиковой ситуации… проносясь мимо особняка Фоллоуилов… дома Спенсеров, который отбрасывал на дорогу тень своим массивным телом. Мой любимый дом Коулов зажат между нашим особняком и Фоллоуилов.

– Луна! – Голос Найта Коула раздался позади меня.

Неудивительно.

Окна наших спален были напротив, и мы всегда держали шторы открытыми. Когда меня не было в комнате, Найт всегда искал меня. И наоборот.

Мне было намного тяжелее игнорировать Найта, чем мачеху, и не потому что я не любила Эди. Любила. Я люблю ее настолько сильно, настолько может себе это позволить приемный ребенок – голодной, всепоглощающей любовью, даже больше, с благодарностью и восхищением.

Я бы не сказала, что Найт был мне как брат, но он был не меньше, чем членом семьи. Он накладывал повязки на мои разбитые коленки, отгонял хулиганов, которые меня обижали, хотя некоторые были раза в два больше него. Он оказывал мне поддержку еще до того, как я сама понимала, что нуждаюсь в ней.

Единственное, что мне не нравилось в Найте, так это то, что он держал в заложниках кусочек моего сердца. Поэтому мне всегда было интересно, где он. Его благополучие было крепко связано с моим. Когда я катилась по склону к черным воротам, окружающим наш район, то подумала, а не чувствует ли он невидимую нить, не преследует ли меня лишь потому, что я тяну за нее. Потому что нам больно, когда один из нас отдаляется.

– Эй! Эй! Эй! – кричал Найт позади меня.

Эди поймала его. Слышно было, как они спорят.

– Я успокою ее.

– Но, Найт…

– Я знаю, что ей надо.

– Нет, милый. Ты всего лишь ребенок.

– А вы всего лишь взрослая. А сейчас уйдите!

Найт не боялся вступать в конфликты со взрослыми. Я всегда следовала правилам. Пока я не собиралась произносить слова, я делала все по инструкции – начиная с того, что была круглой отличницей, заканчивая помощью незнакомцам. Я собирала мусор на улицах, даже если он был не моим, жертвовала часть подарков на Рождество тем, кто действительно в них нуждался.

Но мои мотивы не были такими чистыми. Я всегда ощущала себя недостаточно хорошей, поэтому старалась стать чем-то большим. Дарья Фоллоуил, соседка моего возраста, звала меня святой Луной.

Она не ошиблась. Я играла роль святой, так как Вал заставила меня чувствовать себя грешницей.

Я быстрее закрутила педали. Дождь жестко хлестал, превращаясь в град, мою кожу покалывало от леденящей ярости. Прежде чем проскочить в ворота, я прищурилась.