Тахера Мафи - Бездна между нами

Вдобавок мы пятеро достигли изрядного прогресса.

Первая неделя второго семестра тянулась бесконечно.

Черная дыра у меня в груди поглотила чуть ли не все мои эмоции. По большей части я вообще ничего не чувствовала.

Перед сном перечитывала сообщения от Оушена. Хотела, жаждала ответить – и бездействовала. Сама себя за это ненавидела. Знала: если отвечу, если напишу «я тоже тебя люблю», второй раз уйти сил не хватит. Пыталась ведь я границу чертить – да только все время на песке, в полосе прибоя; вот почему океанская вода мигом ее смывала.

Я думала о многочисленных «если бы».

Если бы я прогнала Оушена, когда он увязался за мной после инцидента на глобальных перспективах. Если бы не стала писать ему в тот вечер. Если бы не согласилась вместе перекусить на большой перемене. Если бы не села для разговора к нему в машину. Тогда бы он меня не поцеловал, и я бы не познала, каков его поцелуй и каков он сам, и ничего бы не случилось… Эпизоды, прибившие меня к Оушену, цеплялись друг за друга, как шестеренки одного механизма. Хотелось повернуть вспять чертово колесо времени, уничтожить каждую мелочь, ибо в совокупности мелочи оказались фатальны. Ибо их сочетание, стечение всех обстоятельств разбило нам с Оушеном сердца.

Через две недели Оушен перестал писать.

Боль стала пульсирующей – хоть песню в стиле бит сочиняй. Под ритм боли я жила. Научилась отключать звук в дневное время, зато по ночам он с удвоенной силой прорывался сквозь черную дыру в моей груди.

Юсуф подружился с Навидом, причем я это заметила, только когда Юсуф стал ходить на наши тренировки. Заразился брейк-дансом от моего брата, сам захотел заниматься.

Впервые Юсуф появился, когда мы тренировались на малообитаемой парковке. Навид учил меня делать хедспин. Я стояла на голове. Юсуфа увидела будто через объектив старинного фотоаппарата. В эту секунду Навид сказал: «Привет, Юсуф» – и отпустил мои ноги. Я упала, отбила копчик.

– Какого черта, Навид?!

Я стащила шлем, перевязала шарф, попыталась принять пристойное положение.

Навид пожал плечами.

– Мало я тебя учил равновесие держать?

– Привет, Ширин.

Юсуф мне улыбнулся, просиял глазами и всем своим смазливым лицом. Улыбка ему шла – лучше некуда.

– Вот не знал, что ты тоже брейком занимаешься.

– Как видишь.

Я теребила край свитера, пыталась улыбнуться. Потом бросила попытки и просто помахала рукой.

– Вливайся, Юсуф.

Остаток недели мы провели очень славно. Все вместе. Вшестером. Карлос, Биджан и Джакоби давно мне стали как братья, так что никакого напряга не ощущалось. Об Оушене и вообще обо всем случившемся ребята со мной не заговаривали. Зачем? Они и так все знали. Тактично избегая больной темы, они проявляли куда больше заботы, чем если бы взялись мусолить мои страдания и обиды. Что касается Юсуфа, он меня развлекал. Держался легко и просто.

Как друг.

Кому-кому, а Юсуфу ничего не требовалось объяснять. Он не стеснялся девчонок в хиджабах и не шарахался от них. Мои мысли были ему понятны. Мои чувства – тоже. Ни моим поступкам, ни решениям Юсуф не удивлялся. Не нуждался в пошаговой инструкции, как со мной обращаться.

Не задавал дурацких вопросов, типа: «Ты что, и моешься с этой тряпкой на голове?» Помню, в прошлом году, в прежней школе, на математике незнакомый парень таращился на меня минут пятнадцать, не меньше. Я не выдержала, развернулась, готовая послать его к черту, и тут он выпалил:

– Слушай, а вот, допустим, такая ситуация: ты занимаешься сексом, а эта штука возьми да и свались? Что ты станешь делать, а?

От Юсуфа можно было не опасаться услышать подобный вопрос.

И мне это нравилось.

Потом Юсуф зачастил к нам домой. Приезжал сразу после тренировки, ужинал у нас, играл с Навидом в компьютерные игры, проявлял нездешнее почтение к папе и маме. В общем, всем своим видом показывал: вот кто идеальный парень для Ширин. Причем делал это осознанно, даром что ни о чем таком никогда не заговаривал. Только задерживал на мне взгляд дольше да улыбался мне чуть чаще, чем все остальные. Выжидал, что я сделаю шажок навстречу.

А я не делала.

В канун Нового года мы с папой сидели в гостиной. Папа по обыкновению читал. Он вообще с книгой не расставался. Поглядишь: утром, перед работой, – читает, вечером, перед сном, – опять читает. Мне казалось порой, что у папы ум сумасшедшего гения и сердце философа. Так вот, я смотрела на него поверх пиалы с остывающим чаем – формулировала вопрос.

– Баба , – наконец заговорила я.

– Что? – откликнулся папа, перевернув страницу.

– По каким признакам ты понимаешь, что поступил правильно?

Папа вздрогнул. Захлопнул книгу. Снял очки. Посмотрел мне в глаза и выдал на фарси:

– Если решение сделало тебя человечнее, значит, оно правильное.

– Ничего себе!

Папа задержал на мне взгляд. Я прочла его мысль: «Можешь мне все рассказать, Ширин-джан». Но я еще не дозрела. Поэтому притворилась непонимающей и сказала самым невинным тоном:

– Спасибо, папа. Я просто… В голову пришло…

Папа довольно неумело изобразил улыбку.

– Даже не сомневаюсь, доченька, что ты приняла правильное решение.

А я вот очень сомневалась.

Первый день в школе выпал на четверг. В кампус я вступила с колотящимся сердцем. Оушена не было. Не появился он и на уроках. Может, вообще в школу не ходил. А может, выбрал с нового семестра другие дисциплины, чтобы со мной не пересекаться. От этой догадки я похолодела. Не мне было винить Оушена, только я все же надеялась видеть его. Хоть иногда. Хоть мельком.

Зато я сориентировалась насчет школьных настроений. Оказалось, весь предканикулярный ужас за две недели изрядно полинял в памяти старшеклассников. Иными словами, мной больше никто не интересовался. По коридорам и классам циркулировала новая сплетня, никакого отношения ни ко мне, ни к Оушену не имевшая. Сам Оушен вернул прежний статус, насколько я могла понять. Исчезли причины для паники – меня, как опухоль, удалили из жизни Оушена хирургическим путем. Все было прекрасно.

Люди, как и прежде, продолжали меня игнорировать.

С такими мыслями я сидела под деревом. Услышав «Привет», подняла взгляд. Увидела ту девчонку, индианку.

На сей раз ее длинные черные волосы были собраны в опрятный хвост. Но я не обозналась – передо мной стояла та, что назвала меня чудовищем.

Как-то не хотелось с ней здороваться, и я буркнула:

– Тебе чего?

– Можно рядом присесть?

Я приподняла бровь, однако позволила.

С минуту мы обе молчали.

Наконец она произнесла:

– Мне очень жаль, что так получилось с фото и Оушеном.

Она сидела в позе лотоса, чуть откинувшись, опираясь на ствол, и смотрела в сторону школьного двора.