Тахера Мафи - Бездна между нами

– Представляю, как ты переживала, Ширин.

– Разве чудовища переживают?

– В этом городе одни расисты, – ответила она, переводя на меня свои яркие темные глаза. – Жить здесь – уже само по себе тяжелое испытание.

– Что верно, то верно.

– Я, когда тебя первый раз в хиджабе увидела, глазам не поверила. – Она снова отвернулась. – Надо же, думаю, до чего смелая! Никто здесь не решается хиджаб носить. Вообще никто.

Я сорвала сухую травинку. Сломала ее с хрустом.

– Никакая я не смелая. Мне страшно почти каждую минуту. Иногда кажется: снять надо, легче будет. Всем, и мне самой в первую очередь. Без хиджаба со мной как с человеком станут обращаться. – Я сорвала еще одну травинку. Расщепала ее в мелкие кусочки. – А потом прикинула: допустим, сняла – кому я этим угодила? Всяким уродам? Показала им, что они надо мной верх взяли? Заставили веры моей стыдиться? Место мое указали – в самом низу, в грязи? Вот по этой причине – а вовсе не от особой смелости – я и ношу хиджаб.

Мы обе надолго замолчали.

Тишину нарушила индианка.

– Можно сколько угодно ходить без хиджаба – разницы никакой.

Я вздрогнула.

– Никакой, говорю, разницы! – Ее глаза наполнились слезами. – Я вот с непокрытой головой – и все равно не котируюсь.

С того дня мы решили дружить. Амна – так ее звали – сказала: «Давай вместе обедать. Я тебя с девчонками познакомлю». Я ухватилась за предложение. Мы договорились пересечься назавтра в кампусе. Я даже подумывала, не сходить ли с Амной в кино. Пожалуй, я бы сумела притвориться, будто волнуюсь из-за АОТов.

В конце концов, я ведь мечтала о подруге.

Оушена я увидела на следующий день.

Пришла в танцевальную студию слишком рано, ждала Навида с ключом. Тут появился Юсуф.

– Вот, значит, где все происходит, да, Ширин? – Юсуф кивнул на запертую дверь, улыбнулся. Он вообще чуть что улыбался. – Знаешь, я прямо-таки жду не дождусь приобщения к чуду.

Я рассмеялась.

– Приятно слышать. Брейк-данс сейчас далеко не на пике – а жаль. Мы с Навидом, сколько себя помню, им просто бредили.

– Это здорово. – Юсуф сверкнул зубами, словно на удачную шутку отреагировал. – Мне нравится, что ты так увлечена.

– Да, я увлечена, – подтвердила я и тоже поневоле улыбнулась.

Очень уж он был жизнерадостный, Юсуф. Прямо-таки провоцировал на улыбки.

– Брейк-данс – нечто среднее между кунг-фу и гимнастикой, – принялась объяснять я. – У тебя должно получиться. Навид говорил, ты раньше занимался фигурным ката…

– Ой! – Юсуф глянул поверх моего плеча и внезапно смутился. – Наверно, мне лучше уйти.

Я обернулась.

Сердце замерло.

Никогда раньше я не видела Оушена в баскетбольной форме. И вот он, собственной персоной. С обнаженными руками. С рельефными мускулами. Сильный. Неотразимый.

Но какой-то другой.

Просто я его с этой стороны не знала. Все связанное с баскетболом меня не касалось. Потому-то Оушен и предстал чужим. Мало того: я настолько опешила от его формы, что не сразу заметила, какой он грустный. Нет, даже не грустный. Подавленный. И злой. Он тоже увидел меня, замер на месте. Уставился на Юсуфа.

В панике я попыталась объясниться:

– Оушен… Это не то… я не…

Мой лепет несся Оушену в спину.

В понедельник я узнала, что Оушена временно отстранили от игры. Потому что он подрался с товарищем по команде. Следующие два матча Оушену предстояло просидеть без дела.

Почти всех в школе этот случай позабавил. Оушена даже зауважали – еще бы, реальный пацан.

Следующая неделя тянулась бесконечно. Я жила в состоянии стресса. И только к выходным догадалась: Оушен не сменил дисциплины.

Он просто прогуливал. Причем все уроки подряд – и те, на которых мы пересекались, и остальные.

Это стало ясно в пятницу на биологии. Я вошла – Оушен сидит как ни в чем не бывало на своем месте.

Сердце подпрыгнуло.

Как себя вести? Сказать «привет»? Или игнорировать?

Захочет ли он ответить? Или предпочтет, чтобы его не замечали?

Но такое же невозможно.

Я медленно приблизилась к столу. Сняла рюкзак. В груди что-то ширилось. Ну конечно, эмоции возвращались, заполняли черную дыру.

– Привет, – сказала я.

Оушен поднял взгляд. И отвернулся.

За целый урок слова не сказал.

Навид теперь на тренировках буквально не давал нам спуску. До конкурса оставалось две недели, и мы чуть ли не ночевали в студии. Каждый день я думала: вот какой смысл что-то кому-то доказывать в этой дебильной школе? Однако обрывала себя. Я ничего не доказываю. Мы просто выступим, и все. Перевернем страницу. В конце концов, именно за брейк я полгода держусь, именно он меня спасает. Дает возможность быть собой – и просто быть , дышать, растворяться в музыке.

К тому же я была у Навида в долгу.

Вдобавок ставки оказались куда выше, чем я думала. В прежних школах подобные конкурсы не удостаивались особого внимания, проходили во внеучебное время. А в этой ради конкурса отменили все уроки. Явились учителя, ученики, тренеры и даже персонал, не причастный к процессу образования. Взволнованные папы и мамы, бабушки и дедушки толпились в спортзале, щелкали фотоаппаратами, даром что запечатлевать пока было нечего. Наши родители, конечно, понятия не имели, чем дети сегодня займутся. Никто не собирался кричать нам: «Навид, Ширин – вперед!» Никто не сжимал цветы в потных от нервного напряжения ладонях. Обычная картина. Вот получи я, скажем, Нобелевскую премию мира – родители, может, и придут на церемонию, но только после долгих уговоров, да еще не преминут заметить: «Тоже невидаль! Куча народу получила эту премию, ее каждый год кому-нибудь дают, и вообще, премия мира придумана для бездельников, и лучше тебе, Ширин, в следующий раз сосредоточить усилия на физике или другой точной науке».

Родители нас очень любили, но всерьез как-то не принимали.

Вот какой посыл на невербальном уровне я регулярно получала от мамы: «Ты, Ширин, вечно драматизируешь, очень уж ты тонкокожая. Вроде не инертная, только интересуешься все какой-то ерундой». Мама меня обожала, жизнью ради меня пожертвовала бы – и притом в грош не ставила. Впрочем, так она относилась вообще ко всем хлюпикам, а тот факт, что я очень подвержена смене настроений, наводил маму на грустную мысль: дочка-то еще совсем дитя. Мама ждала, когда же я повзрослею.

Утром, перед уходом на работу, уже в дверях, мама вдруг обратила внимание на мою одежду. Покачала головой, воскликнула:

– Ей хода. Иин чийер дигех? – Боже! Это еще что такое?

На мне была полностью перешитая куртка в стиле милитари, с эполетами, медными пуговицами и собственноручной моей вышивкой на спине «Люди – чужие друг другу». Цитата из моей любимой композиции группы «The Doors», да не простая, а прочувствованная. Я билась над вышивкой многие часы и считала ее просто суперской.