Тахера Мафи - Бездна между нами

И его спальню.

Интерьер не был перегружен мебелью. Обычная спальня старшеклассника, почти такая же, как моя. Кровать, письменный стол, компьютер. Полка, только не с книгами, а с призами за баскетбольные победы. Две двери – одна, конечно, в примыкающую ванную, вторая, наверно, в гардеробную. Белые стены. Мягкий ковер.

Симпатично. При этом ничего лишнего.

– А у тебя чистота! – протянула я.

Оушен усмехнулся.

– Если честно, я надеялся, что ты придешь. Поэтому сделал уборку.

Вот еще неожиданная сторона Оушена Джеймса. Значит, у него был целый план. Подгадать время, заехать за мной, привезти меня к себе – это еще ладно. Только далеко не каждый парень стал бы по такому случаю прибираться в спальне. Волна нежности захлестнула меня. За ней последовал приступ любопытства. Что именно Оушен убрал с глаз долой? Как его спальня выглядит в обычные дни, когда он не ждет гостей?

Я опустилась на кровать. Отметила: моя собственная кровать по сравнению с его – просто игрушечная. Но ведь и сам Оушен гораздо крупнее меня. На моей кровати он бы едва уместился.

Он стоял посреди спальни, наблюдал, как я осматриваюсь, вбираю подробности его жизни. Подробностей оказалось немного. Красок – еще меньше. Покрывало – белое. Подушки – белые. Каркас кровати – деревянный, темно-коричневый.

– Ширин! – позвал Оушен.

Я посмотрела на него снизу вверх.

Он заговорил со слезами в голосе.

– Ширин, прости меня. За все прости. Пожалуйста.

Признался, что прочел мой дневник. Снова стал извиняться. Конечно, он знает, до чего гадко читать чужие дневники. Но он должен был выяснить, что его мать мне наговорила. Сама ведь я не созналась бы. Мать он спрашивал тысячу раз – без толку. На все вопросы отвечала только одно: не твое дело. Ну и вот в процессе поисков конкретной записи Оушен – невольно! – нашел и изложение других событий. Например, «воспитательную беседу» тренера Харта. И перечень издевок заодно.

– Мне так жаль, Ширин, – повторял Оушен. – Как они могли! Что за выродки! Почему ты мне сразу не рассказала? Почему?

Я качнула головой. Стала теребить покрывало.

– Вина не твоя, а моя. Целиком и полностью.

– Как это?

– А вот так. – Я заставила себя посмотреть ему в глаза. – Потому что я это допустила. Надо было тебе сказать насчет денег. Ну, которые твоя мама потратила. А на меня ступор нашел. Заклинило в голове. Я себя чувствовала ужасной дурой. Как услышала, что тебе учиться будет не на что, так и…

– Ерунда. Выкручусь. У отца попрошу. Кредит возьму. Придумаю что-нибудь.

– Прости меня, Оушен. Я кругом виновата.

– Ничего подобного. Не переживай. Сказал же – выкручусь.

– Ну а сейчас что ты будешь делать? Тебя из школы исключили…

Он выдохнул.

– Через неделю педсовет. Официально я еще не изгнан. Только отстранен от занятий. Хотя, конечно, это вопрос времени. Скорее всего, придется искать школу в другом районе.

– Господи боже!

– Ну да, как-то так. Если только не сумею убедить педсовет, что, сломав нос Харту, оказал школе большую услугу. Шансы, сама понимаешь, близки к нулю.

– Но это ведь ужасно!

– Вовсе нет. Я, как только саданул по этому мешку с дерьмом, прямо облегчение почувствовал. Нисколько не жалею. И ты не жалей. Можно было бы драку повторить – повторил бы, не задумался.

Мы помолчали, глядя друг на друга.

– Ширин, ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало.

– Ошибаешься. Представляю. Если бы степень тоски измерить, моя бы перевесила.

Оушен тихонько рассмеялся.

Приблизился, сел на кровать. Я, к слову, ногами до пола не доставала. Оушен, понятно, доставал.

Я занервничала. Уже давно мы не были рядом. Сейчас, значит, опять начнется – лихорадка, головокружение, сердечный галоп, искрящие нервы, пар из ушей. Потому мне и стало страшно. Оушен тем временем с небывалой нежностью взял меня за руку.

Мы молчали. Мы даже не смотрели друг на друга – только на наши руки, на переплетенные пальцы. Оушен взялся водить пальцем по моей ладони – мне казалось, по коже гуляет чистое пламя. Вдруг я заметила: на правой руке у него костяшки распухли, кожа в шрамах. Неужели перелом?

Я коснулась свежего струпа.

– Ну да, – пояснил Оушен напряженным голосом. – Это после… после того случая.

– Болит?

Мы подняли головы одновременно. Расстояние между нашими лицами было в считаные дюймы. Дыхание Оушена горячило мне щеку, слабый запах его парфюма волновал мое обоняние.

– Вообще-то да, – сознался Оушен. – Не сахар. – Он глубоко вдохнул и добавил: – Прости меня. Я только…

Он взял мое лицо в ладони. Приник к моим губам – и мое сознание захлестнуло волной, в которой смешалось все сразу: страсть к Оушену, обиды, боль. Под этим напором я невольно издала странный, неуместный всхлип. Разум помутился. Сердце ширилось, ширилось – грозилось лопнуть. Мои пальцы скользнули на торс Оушена, пробежались по его бокам, спине. Внутри меня что-то сломалось – не иначе засов в воротах крепостной стены. Я растворилась в горячности и дрожи его тела, а когда он оторвался от меня, чтобы вдохнуть, я тоже задрожала. Я положительно уплывала, мысли путались. «Я скучал по тебе, – твердил Оушен. – Господи, как я по тебе скучал!» И снова бросался меня целовать, и снова голова моя шла кругом от жара, исходившего от него. Наконец, мы прервали поцелуй, стали хватать воздух ртами – а руки наши все еще цеплялись друг за друга, будто мы с ним тонули, будто, затерянные, обреченные пучине, доживали в волнах последние часы.

Прижавшись лбом к его лбу, я прошептала:

– Я люблю тебя.

Оушен весь напрягся, как струна.

– Зря я раньше не призналась, – продолжала я. – Я хотела, правда-правда. Напрасно молчала.

Оушен не отвечал. Да ему и необязательно было. Он продолжал держать меня, держаться за меня – как за соломинку.

Разлучила нас не ненависть.

Не кучка убежденных расистов. Не толпа безыдейных отморозков.

Разлучил нас переезд.

Два с половиной месяца протекли в совершенном блаженстве. А потом, в начале мая, папа обрадовал: объявил, что мы переезжаем сразу после выпускного Навида. То есть в июле.

Еще два с половиной сладких месяца запомнились предразлучной горчинкой. Оушена, кстати, из школы не исключили. Миссис Джеймс наняла адвоката, и вдобавок – ожидаемо для всех, кроме самого Оушена, – в его защиту выступили многочисленные баскетбольные фанаты. Педсовет решил продлить отстранение от занятий еще на неделю и на этом успокоился. На все убеждения, уговоры, мольбы вернуться в команду Оушен остался непреклонен. Заявил, что не желает и никогда не желал играть в баскетбол ради призов. У него словно гора с плеч свалилась, это все отмечали.

Но всего одна гора. Вторая – наша скорая разлука – давила с каждым днем все сильнее.