Уинтер Реншоу - P.S. I Dare You. Я бросаю тебе вызов

Я схожу с возвышения и сворачиваю налево, к выходу, заталкивая во внутренний карман пиджака наполовину сложенный, наполовину скомканный листок с речью. После меня должны выступить еще пять ораторов. Пять! Лизетта явно никогда раньше не составляла план похорон.

Я выхожу наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, проверить сообщения на своем телефоне и насладиться несколькими минутами одиночества.

Два дня назад я практически вышиб дверь квартиры Аэрин и, по сути, признался в своей негаснущей и верной любви к ней – как дурак, – но был отвергнут. Я видел слезы в ее глазах. Я знал, что она не имеет в виду того, что говорит. Я знал, что ее слова порождены страхом. И я мог лишь отступить, чтобы дать ей свободу.

И, черт побери, может быть, мне тоже нужна свобода.

– Судя по твоему виду, тебе не помешает вот это, – раздается словно бы ниоткуда хриплый голос, сопровождаемый шарканьем подошв. Длинная тощая рука протягивает мне пачку Virginia Slim.

– Тетя Барб, – приветствую я сестру моей матери. Я не видел ее много лет – кажется, почти десять. Легким взмахом руки я обозначаю «нет, спасибо» в ответ на ее предложение.

– Ненавижу похороны, – говорит она, доставая из пачки сигарету, прикуривая и вдыхая порцию никотинового дыма. Не удивлюсь, если ее легкие уже черны, как деготь, от привычки выкуривать по пачке в день в течение нескольких десятилетий. – Так угнетает! Не знаю, как можно называть это «торжеством жизни», когда все плачут и одеты в черное.

Я пожимаю плечами.

– Как есть, так и есть.

Тетя Барб докуривает сигарету, бросает окурок на тротуар и плющит его каблуком.

– Наверное, пойду в аудиторию. Сейчас там будет читать речь какой-то симпатичный диктор из «Dateline». Не хочу пропускать.

Она направляется обратно в здание, но я задерживаюсь – по каким-то причинам, которых не могу объяснить сам себе. Через некоторое время я все-таки возвращаюсь в аудиторию и нахожу себе место в задних рядах, возле стены. Все смеются над какими-то словами мужчины, стоящего на возвышении, и тут я чувствую, как кто-то постукивает пальцем по моему плечу.

Аэрин.

Мое сердце падает куда-то в желудок.

Я не ожидал увидеть ее сегодня. Учитывая наш последний разговор, я предположил бы, что сейчас она уже летит обратно в Лос-Анджелес.

Она втискивается в толпу рядом со мной и приподнимается на цыпочки, чтобы прошептать мне в ухо:

– Ты как, держишься?

– Все отлично.

– Ты уверен? – почти беззвучно переспрашивает она.

Взяв ее за руку, я веду ее к двустворчатой двери аудитории.

– Ты серьезно? – спрашиваю я ее. – Ты действительно решила явиться сюда и делать вид, будто два дня назад не растоптала мое сердце?

– Даже мне позволительно узнать, как у тебя дела, Колдер.

– Да, но тебе непозволительно вести себя так, словно тебе не все равно, – парирую я.

– Я не хочу этого делать – здесь, в такой обстановке, – она бросает взгляд на двери, потом переводит его на меня. Секунду спустя она приподнимается на носочки, кладет руки мне на плечи и коротко целует меня в щеку. – Прощай, Колдер.

Она стирает одинокую слезу со своей щеки, посылает мне безмолвную извиняющуюся улыбку и уходит прочь – уходит из моей жизни.

– Ты боишься, Аэрин, и сама знаешь это, – бросаю я ей вслед. Но она не оглядывается.

«Отлично».

Я дам ей немного времени, немного свободы, но после этого я приду за ней. Может быть, это говорит во мне Уэллс, кусочек, унаследованный от моего отца, но я ничего в жизни не желал настолько сильно, и теперь я отказываюсь поверить, что для нас на этом все закончится.

Когда сегодня я улетала из Нью-Йорка, шел дождь, и по иллюминатору самолета ползли капли дождя на фоне серого неба. Очень уместно.

– Аэрин Джунипер Кин, когда ты наконец научишься? – спрашивает моя мать, затягиваясь «косячком». Мы сидим на заднем дворе дома моих родителей, перед открытым очагом, где горит огонь. – Что тебе для этого нужно?

Я только что рассказала им все – не считая отдельных подробностей.

– Ты всегда такая, когда доходит до отношений, – продолжает она, перебрасывая густые каштановые волосы на загорелое плечо. – Мы с отцом долго ждали результата нашего пари о том, когда же ты наконец лишишься девственности.

– Мама!

– В любом случае, ты маньячка контроля. На высший балл, с сертификатом. И отношения – это единственная вещь, которую ты не можешь контролировать, и это тебя пугает. – Густое облачко серого дыма срывается с ее губ, и она откидывается на спинку шезлонга, закрыв глаза. – Иногда нужно просто положиться на удачу, пусть фишки падают так, как упадут – или как там в поговорке? В конечном итоге, все всегда окупается.

– Ты всегда была беспокойным ребенком, – вступает в разговор отец. Его рубашка-гавайка расстегнута почти до пупа, открывая заросли серо-седых волос на груди, таких густых, что они скрывают от глаз сувенирный акулий зуб, висящий на цепочке у него на шее.

«Обожаю своих родителей, боже, помоги мне».

– С самого начала мы делали все, что могли, чтобы заставить тебя немного расслабиться, – продолжает папа. – Но, если так подумать, мне кажется, это сработало в обратную сторону. Сделало тебя еще более зажатой.

Они обмениваются взглядами и наркоманскими усмешками. Их ужасно насмешили некоторые моменты из моего рассказа, но осмыслить хоть что-то они не могут. Мы как будто говорим на разных языках и происходим из разных культур. Единственное, что нас связывает, – это то, что в моей внешности в идеальной пропорции смешались черты их обоих. Иначе никто и помыслить бы не мог, что мы родственники.

– Что бы ты ни делал, ты все равно так или иначе сядешь в лужу в воспитании детей, – говорит мама. Отец возражает:

– Не знаю, Донна. Мне кажется, мы все сделали правильно. Мы вырастили врача и владелицу успешного малого бизнеса. Это больше, чем может сказать о себе большинство людей.

Мама прижимает руку к груди.

– Должно быть, в процессе мы все же хоть что-то сделали верно.

Я опираюсь подбородком на ладонь, вспоминая о семейных играх по вечерам, пикниках на пляже, палаточном лагере в Йеллоустоуне, о том, как отец пытался учить меня играть на гитаре, – будь благословенно его сердце!

Может быть, в минувшие годы я воспринимала все это как-то не так. Мое детство было далеким от идеала, но в него часто вплетались неожиданные чудесные моменты.

– Похоже, ты очень расстроена из-за этого парня, Аэр, – говорит мама. – Я вижу это по твоим глазам и по тому, как ты горбишься и угрюмо молчишь. Ты на себя не похожа.

– Жизнь коротка, девочка моя, – подхватывает папа. – Если тебе нравится этот парень, дай ему шанс. В худшем случае он разобьет тебе сердце. А в лучшем – ты когда-нибудь сможешь рассказать своим внукам клевую историю.