Лора Тейлор Нейми - Библиотека потерянных вещей

– И даже больше. Да, Марисоль, ты…

– Тогда почему?

Я выплюнула ответ, как тухлятину:

– Потому что я не могла произнести этого вслух. Не могла облечь его в слова и превратить в текст. Сказать вслух – сделать настоящим. – Я выхватила письмо из сумки и размахивала им. – А если оставить в виде чернил и бумаги, тогда это просто еще одна история.

Марисоль едва заметно ссутулилась. Теперь она смотрела на поток машин. Я смахнула первую слезу со щеки и втянула в себя остальные.

– Вся моя жизнь – книги. Я читаю и перечитываю их, мечтаю, теряю в них себя. Но даже мне известно, что в них все не… не по-настоящему.

– Значит, ты держишь его внутри истории потому, что это безопасно. И можно его поставить на полку, как остальные книги, и не иметь с ним дела, даже не признавать его существования.

Конечно, она все поняла.

– Ну да.

– Но Дарси, ты все же облекла папу в слова. Вслух. Ты сказала Эшеру.

– Так и он ненастоящий. – Не по-настоящему. Понарошку. – Он спросил, и слова вырвались сами собой, – объяснила я. – В них не таилась опасность. Эшер и сам как легенда. Он вообще вне моей истории. Вне моей жизни.

Ненастоящий парень, девчонка-невидимка.

– Но ты другое дело, – сказала я. – Как только я скажу что-то тебе, оно станет частью моей реальности. Не знаю, хочу ли, чтобы отец тоже стал ее частью. – Я потерла лицо. – Слушай, я понимаю, что это глупо. Не могу же я прятаться от письма или от него самого всю жизнь. Нужно сделать выбор.

– Но необязательно с этим спешить. Просто не ставь его больше на полку. А дай естественным образом проникнуть в твою жизнь. И тогда сможешь решить, какие это у тебя вызывает чувства. Что ты на самом деле хочешь сделать. И со мной говори, хорошо?

Марисоль была права. Как обычно.

– Это я могу. Обещаю.

От порыва осеннего ветра, заставшего нас на перекрестке, я задрожала всем телом.

– Да, это ты можешь, а вот запомнить правило «ноябрь плюс вечер равняется легкая верхняя одежда» не можешь. Правило-то полезное.

Кажется, впервые за долгие часы я улыбнулась:

– Вот такие уравнения ты любишь. А худи я оставила в книжном.

Мы как раз подходили к кварталу, где располагалось «Желтое перо». Я указала на другую сторону улицы – там стояло наше историческое здание. В «Париках» еще горел свет.

– Давай зайдем. Уинстона уже нет, но у Тэсс есть запасной ключ.

Меньше чем через пять минут мы залили светом полмагазина. Хотя мне не раз приходилось работать здесь одной, я почему-то разволновалась, когда мы тайком пробрались в помещение, пообещав Тэсс, что не оставим ни следа и что у Уинстона утром не будет повода устраивать разборки на тротуаре.

Ранний вечер залил окно черным. Марисоль, широко раскинув руки и ноги, театрально рухнула в мягкое кресло.

– Ни разу тут не сидела. – Она потянулась, поерзала. – Грубоватый, вязкий материал и в высшей степени классический стиль. – Она выдохнула «ах» и, как Эшер, поставила свой капучино без кофеина прямо на стол-сундук, не позаботившись о подставке. Я тоже села и даже до неприличия нагло подобрала под себя ноги.

– Так вот, по поводу обещания говорить с тобой…

Именно это я и сделала. Рассказала о маминой посылке из «Поттери-Барн» и о том, что это значило, о том, какие чувства я испытала, заметив эту коробку. В конце концов Марисоль перегнулась через подлокотник винного цвета и крепко меня обняла. Как это было и с полупьяной мамой у меня на кухне, подруга разделила со мной груз.

Я все-таки вспомнила, зачем мы вообще сюда пробрались, и, вскочив, бросилась в свою каморку за стойкой. Взяв худи, я натянула на себя черно-белый полосатый хлопок. Но тут взгляд кое за что зацепился.

Нужна монетка – возьми монетку.

Есть монетка – оставь монетку.

В монетнице, на которую я смотрела каждую свою смену, сегодня была не только медь. Среди потускневших монет серебрился другой металл. Я сдвинула брови, охваченная желанием раскрыть тайну, и протянула руку за предметом, которого совершенно точно не было здесь раньше, когда я то и дело обменивала книги на банкноты и кредитные карты.

У меня перехватило дыхание: на ладони лежал крошечный серебряный желудь.

Подвеска. Стебелек желудя был сделан в виде серебряной петельки, чтобы продеть цепочку и носить на шее или на запястье. В голову приходили самые разные мысли, самые разные истории. Точнее, только одна история. Нет. Быть этого не может.

Марисоль уже стояла рядом:

– Ты почему вся дрожишь? Что-то подозрительное в чае?

– Скорее, в монетнице. – На моей раскрытой ладони лежала серебряная безделушка с выгравированными на ней с особой тщательностью бороздками и другими деталями.

Марисоль улыбнулась:

– Ужасно милая вещица. Но что она там делала?

– Я почти не сомневаюсь, что кто-то ее нарочно оставил. Но здесь из работников только Уинстон и… я. – У меня подкосились ноги, и я стала оседать, все ниже и ниже, пока не села, скрестив их, на любимый ковер Уинстона.

Я. Значит, желудь-кулончик предназначался мне. Но это было похоже на сказку, которая низвергала любую известную мне действительность. Прежде чем разобраться с этим, пришло время еще кое-что добавить в реальность.

Марисоль начала сердиться:

– Ну что ж, давай-ка присядем. Ни о микробах, ни об уличной грязи волноваться не надо. Все в порядке. – Она села и перехватила мой взгляд. – Малышка, ты меня пугаешь. Давай, рассказывай.

– Да, обязательно, – прерывисто дыша, сказала я. – Но сначала я должна показать тебе одну книгу. – Я потянулась за сумкой.

– Опять книги? Ты все время показываешь мне какой-нибудь роман. А я все время какой-нибудь роман конфискую.

Я вытащила нового старого «Питера Пэна» и отдала подруге.

– Да я этого «Питера Пэна» сто раз у тебя в сумке видела, – сказала Марисоль.

– Но только снаружи. Теперь загляни внутрь.

Она повиновалась. И тут же раскрыла рот от удивления, как это сделала я, когда много недель назад впервые заглянула под потрепанную темно-зеленую обложку, стоя за этой стойкой.

– Вот это да. – Она вертела книгу и так, и сяк, останавливаясь, чтобы прочитать цитату или список. Стихотворение или вычеркнутый текст.

Там, на толстом персидском ковре, я рассказала Марисоль всю историю с самого начала. О том, как я наслаждалась этой книгой и как в трудную минуту искала ее совета. Таинственный автор заметок испытывала такие разные чувства. Знала она и о сердце, о том, как сильно оно умеет любить, как яростно и безраздельно. И как от одного слова оно может съежиться, став очень и очень маленьким.