Лора Тейлор Нейми - Библиотека потерянных вещей

– Инцидент, который устроил в центре Джефф Эндрюс, решил его судьбу в борьбе за получение права на опеку Оливии.

– Вот как? – Я сложила купюры и закрыла выдвижной ящик-кассу. – Я так понимаю, что за пьяную сцену в приемной, оскорбление юриста и охоту на тебя в проулке Эндрюсу не дали титул «Отец года»?

– Похоже, нет. Причем это не единственный зафиксированный матерью Оливии эпизод. И судья отдал особое распоряжение: теперь у нее исключительное право опеки и запрет на приближение.

Я облегченно вздохнула:

– Я за них очень рада.

– Я тоже. – Взгляд Эшера скользнул вбок, в сторону отдела художественной литературы. – Если бы не инцидент в центре, разбирательство тянулось бы дольше и маме Оливии было бы тяжелее одержать победу. Звучит странно, но я рад, что Эндрюс вышел тогда из себя.

Я вся напряглась:

– Я… тогда я тоже этому рада.

– Еще я рад, что он взорвался, но мне при этом не пришлось валяться в пыльном проулке, а все потому, что ты быстро соображаешь.

– Да, я такая, – откашлявшись, сказала я. – Дарси Уэллс, непревзойденная актриса. К вашим услугам похождения в подворотне и горящие шекспировские роли. Мне нужна вывеска.

– А как насчет корпоративов и дней рождения?

– Без вопросов. Но только не бар-мицвы и не свадьбы.

Он закусил губы, потом выпятил их наружу:

– Ну, надо же обозначить хоть какие-то границы.

– И за некоторые из них определенно лучше не заходить.

Кивнув, он дернул плечом:

– За некоторые.

Колокольчик над входом звякнул, прервав поток мыслей в голове и замедлив движение крови в артериях. Появилась сияющая Марисоль. На ней были стильные рваные джинсы и синий свитер, в этой одежде она была в школе. Подруга принесла два стаканчика из «Старбакса» и, подняв один чуть выше, поприветствовала Эшера.

– Я решила, что нам необходим кофе.

Я приняла свой любимый ледяной напиток с признательным вздохом:

– Блаженство.

– Что тут у вас происходит? – Брови Марисоль разлетелись, приняв форму растянутой галки. – Когда я вошла, мне показалось, что вы обсуждаете не то политику, не то религию, не то скандальную сплетню, о которой мне следует знать.

– Ничего скандального. Только первоклассные артистические способности Дарси, – заверил ее Эшер.

Марисоль взвизгнула. Это было вполне в ее духе.

– Она была восхитительна, правда?

– А то. – Эшер кивнул мне. – Лучше всех.

Здесь даже я не удержалась от смеха:

– Спасибо… наверное.

Выражение Марисоль смягчилось.

– Горжусь своей лучшей подружкой. Никто другой на такие подвиги не способен. У большинства нет и половины тех проблем, с которыми ей приходится иметь дело, не говоря уже о том, чтобы быстро выучить роль.

Эшер в мгновение ока развернулся и перевел взгляд на Марисоль.

– Ты права. И я… м-м… знаю, – сказал он.

Я стояла за его спиной, и он не видел, как я, выглянув, кивнула – для одной Марисоль. «Просто скажи ему», – велела Марисоль. Но она все поняла. Ее губы приоткрылись и, как двустворчатая раковина, захлопнулись. Я пожала плечами:

– Да ладно, все не так плохо. Я ведь даже не знаю, каково это, когда все по-другому.

Теперь Эшер, нерешительно улыбаясь, повернулся ко мне:

– Конечно. Только того, что происходит у тебя дома, больше чем достаточно. А тут еще и письмо твоего отца.

Я застыла на месте. Марисоль шагнула ко мне:

– Твоего отца? О чем это он?

О боже. Я беспомощно смотрела на Марисоль. Боль омрачила ее черты. Я не раз видела, как ее лицо заволакивает туман страдания. Только раньше это случалось из-за выходок бестолкового парня или из-за семейной ссоры, но никогда из-за меня. Никогда, до сегодняшнего дня.

Эшер побледнел:

– Клянусь, я думал, что она знает.

– Какое письмо? Когда?

– Прямо перед нашими днями рождения. Мой папа прислал бабушке письмо для меня.

– И ты… – Не договорив, Марисоль посмотрела на свои ботильоны.

– Я собиралась…

– Все это время… Все твои слова … И ни одного про это – мне…

Она перевела взгляд с меня на Эшера и обратно. Потом взяла свой кофе и закинула сумку на плечо.

– Марисоль…

– Потом. Мне пора.

– Марисоль, подожди.

Но она не стала. Решительным шагом Марисоль направилась к выходу, а я, приложив ладони ко рту, вздрогнула, когда звякнул дверной колокольчик.

Эшер прикоснулся ко мне. Впервые после проулка. Широкие ладони легли мне на плечи. Эшер посмотрел мне в глаза:

– Прости меня, пожалуйста. Когда ты просила никому не говорить, я даже представить себе не мог, что это относится и к Марисоль. Ты сказала, что это секрет, но мне даже в голову не пришло, что Марисоль не попала в число посвященных. Вы же настолько… она же…

– Ну да, и мы, и она. У тебя были все основания считать, что она знает.

– Тем не менее ты ей не рассказала.

О, я слышала продолжение, пусть оно и осталось за его сомкнутыми губами. Зато рассказала мне.

– Тут все сложно. Она мне самый близкий человек, но речь о моем отце, и я пока…

В его глазах рокотало море тепла, которого я не чувствовала.

– Остановись, не надо. – Он крепче сжал мои плечи. – Не надо объяснять. Не сейчас.

Я теребила висевшее на шее золотое сердечко.

– Я себя ужасно чувствую, – сказал Эшер. – Ты мне доверилась, а я все испортил.

– Это я все испортила.

Он потер рукой лицо и быстро посмотрел на часы:

– Мне надо возвращаться в центр. – И опять мне прямо в глаза. – Дарси, мне правда очень жаль. И я не стану врать тебе и говорить «все хорошо».

– Нет, не хорошо.

Когда он ушел, я трижды позвонила Марисоль. Ответа не было. Тогда я просто послала ей сообщение.

Я:Слово дня – «прости».

Я уже и так чувствовала себя неважно, когда после работы вернулась домой. А то, что я увидела, когда вошла в дверь, добило меня окончательно.

– Мам? – позвала я, заметив, как она с маленьким контейнером в руках мерит шагами «козью тропу».

Вообще все было не так, как надо. Совершенно не так. Мама должна была быть на работе. Макияж у мамы размазался, волосы растрепались. Сегодня она не перебирала содержимое коробок. Она переставляла сами коробки.

– Тяжелое утро. Пришлось на работе сказать, что заболела.

Нет, только не это. Она не вышла на работу. Только бы это не вошло в привычку. Слезы навернулись у меня на глазах, сердце сжалось. Кругом одна боль. Возвращаясь после ухода Марисоль из «Желтого пера», я была не в силах даже общаться, не говоря уже о том, чтобы прямо сейчас разбираться с мамой и ее накопительством.

Я убежала к себе, к книгам, и поначалу даже не увидела на полу посторонний предмет. Но боковым зрением заметила размытые очертания чего-то светло-коричневого и большого. Бросив вещи на кровать, я обернулась. И тогда все поняла. Может быть, поняла даже раньше.