Ульяна Соболева - Краденое счастье. Книга 2

— Папка мой…папкаааа.

Так и стоят — он на коленях, а Мати маленький, но уже не худющий, обнимает его за шею. А он видит перед глазами лаковые туфли, тонкие лодыжки и медленно голову поднимает, чтобы на нее посмотреть и тихо сказать «спасибо».

— Только не реви, ладно? Я уверен, ты и так выревела все глаза, а я, знаешь ли, немало над ними работал в свое время.

Улыбнулась сквозь слезы, глядя на изможденное лицо Владимира.

— Да, я умер. Но мне там хорошо, уж поверь. Я точно знаю. Поэтому харе реветь… Ты когда решишься его увидеть? Сколько лет пройдет прежде, чем это случится? Не знаешь, правда? А Мати нужен отец. Я тут для тебя кое-что нашел. Ты посмотри эти отчеты, эти распечатки звонков и сделай выводы сама. Глупо жалеть о том, чего не сделал. Глупо отказываться от собственного счастья. А еще глупее снова жить во лжи. Да-да, я все знаю. У меня ж везде друзья. Везде связи, и мне, конечно же, твой гинеколог все доложил. Я думаю, это девочка. Хотелось бы ее увидеть… но думаю, если там, наверху что-то есть, то мне дадут это сделать между перерывами от жарки в котле.

Я открыла файл у себя на мейле… В который раз просматривая отчеты от сыщика по поискам. Переводы денег, смски, звонки из Мадрида.

Звонил его сотовый, и Арманд потянулся за телефоном.

— Слушаю.

— Новости есть?

— Одну минуту обождите. — сказал в трубку и повернулся ко мне.

— Имейте в виду, он может вас покалечить… Нинааа.

Арманд отошел к окну, заговорил по-русски.

— Какие следы?

— С кем жила?

— Ищите дальше. Пока что это лишь домыслы. Человек не может исчезнуть. Так не бывает.

— Мы плавда к папе?

— Правда. Одевайся.

— Я буду иглать в футбол?

— Будешь, да. Обязательно.

А у самой все внутри дрожит перед встречей. А вдруг ему все это не нужно? Вдруг он просто приехал и…

И чуть не закричала, когда лицо его осунувшееся увидела с щетиной этой отросшей. Он даже не представляет, сколько раз я приезжала к этому залу и сидела в машине, смотрела, как он заканчивает тренировки, как идет к автобусной остановке, как садится в маршрутку и едет спать в своем офисе.

Я с ним не разговаривала, как и он со мной. Сидела в зале до конца тренировки, потом забирала Мати и уезжала домой. И так каждый раз. Только в глаза друг другу посмотрим и расходимся каждый в свою сторону.

Но пока сижу, украдкой жадно пожираю каждое его движение, каждый жест… чтобы дома потом лежать в постели, обнимать Мати и вспоминать.

— И сколько так будет продолжаться?

Аня включила стиральную машинку и выглянула в игровую, где Гоша и Мати играли в железную дорогу.

— Не знаю.

Таня хотела взять у нее из рук таз, но та не дала.

— Еще чего. Белье не хватало таскать на твоем сроке. Думаешь, если живот не видно, значит и тяжести поднимать можно.

— Ну какой там срок, Ань?

— Двадцать восемь недель, на минуточку. Вот же ж зараза ты, Танька, животик крошечный совсем. Ооох, я тоже девочку хочу. Было б только от кого.

Аня приехала в Барселону месяц назад. Получила приглашение на работу нянечкой. Долго поверить не могла, что видит перед собой Таню. Плакала, обнимала изо всех сил.

— Только по глазам узнала, только по ним… Божеее… этого быть не может, какая ты стала. И дом этот…

— Как Дима?

Аня выдохнула и посмотрела на подругу:

— На наркоту присел. Гангрена на ногах началась… ампутировали обе ноги. Жесть ужасная. Санька пытался ему помочь… но там бесполезно. На перекрестках стоит с протянутой рукой и милостыню просит, чтоб уколоться. Наверное, жизнь его за тебя наказала, Тань.

— А что знаешь? Он там, ты здесь. В тебе ребенок его… а ты ездишь, смотришь издалека, вздыхаешь и домой?

— Я… много чего натворила, Ань. Мы вряд ли сможем друг друга простить.

— Ты простила?

— Простила… Не виноват он был особо ни в чем. Так сложилось. А я… я ему карьеру, жизнь, все сломала и Мати отобрала. Он меня, скорее всего, люто ненавидит.

— Ты поедь и спроси.

— Что спросить?

— Ненавидит ли он тебя.

— Как? Вот так просто поехать и спросить?

— Да. Вот так просто взять и поехать. В жизни все так и бывает просто, Тань. Вы достаточно друг другу лгали. Счастье это, краденое, из рук выпускали. Поговори с ним…

— Вот… в пятницу попробую поговорить.

— А чего тянуть? Я здесь с мальчиками посижу. Давай, езжай говорить. Только смотри там… с жеребцом этим. Двадцать восьмая неделя — это слишком рано для родов.

— Аня!

— Знаю я этих итальянцев!

— Он испанец!

— Один хрен! Озабоченный!

Становилось пусто, когда они расходились. Когда смолкали голоса, когда уезжал охранник, и Арманд оставался один в раздевалке. Складывал мячи, шел в душевую, сбрасывал с себя мокрую от пота футболку, стягивал шорты и становился под воду. Стараясь не думать о том, что в очередной раз струсил и не заговорил с ней. И так день за днем. Казалось, эти проклятые дни отдаляют их друг от друга все дальше и дальше.

И сейчас я тоже стащил через голову майку и сбросил ее на скамейку. Услышал шаги и хотел обернуться, но не обернулся. Я ощутил запах. Только от нее пахло этим легким цитрусовым ароматом. В груди все сдавилось, и тело натянулось, как тетива лука, вместе с нервами.

— Что-то забыли?

— Да.

— Я бы нашел и завтра отдал.

— Не нашел бы.

Как странно прозвучал ее голос. Глухо и сорвано. Он поднял голову и посмотрел впереди себя, понимая, что это их первая беседа после того суда…суда, на котором он отдал ей Матео.

— Что забыла?

— Я жила этой местью.

Он опустил голову и посмотрел на свои руки. Они судорожно сжались сбитыми пальцами.

— Я ею дышала. У меня кроме нее ничего не осталось. Я думала…думала, что, когда отомщу вам всем, мне станет легче.

— Не стало?

— Нет.

— Мне жаль.

— И мне…

Он скорее ощутил, чем услышал, что она сделала шаг к нему.

— У меня пусто внутри после всего. Как будто я у себя все отняла, разрушила, выжгла.

Ощутил, как ее пальцы коснулись его голой спины, и вздрогнул.

— Ты пришла найти то, что сама и сожгла.

— А…мне есть, что искать? Есть…или у тебя тоже пусто?

Стало адски больно, и он резко развернулся к ней. Он не собирался этого делать. Вроде вот она говорит ему что-то, а глаза на него смотрят. Огромные, сумасшедше-синие глаза. И уже через мгновение он впивается в ее губы. Закрывает ей рот поцелуем, кусает его, чувствуя, как лихорадочно ее руки гладят его волосы, как зарываются в них пятернями и тянут его к себе. И он кричит от дикого восторга. Его трясет от отчаянного голода. Как же невыносимо вкусно ее целовать, вкусно выпивать ее, сжирать, поглощать.

— Во мне для нас на двоих тысячу раз хватит…