Мария Рыбакова - Если есть рай [litres]

Самолет приземлился в ночном и туманном Бенаресе, или, как его теперь называют, Варанаси. Даже здесь в воздухе стояла гарь. По обе стороны дороги в ночном тумане тянулись дома без четвертой стены: они были как павильоны на съемочной площадке. Люди внутри полулежали, беседовали, смотрели телевизор. Вдоль шоссе попадались магазинчики, и все они были открыты – в них даже шла оживленная торговля, несмотря на поздний час. Такси ехало по неровной дороге мимо коров, неспешно бредших вдоль дороги, мимо собак, то молча, то с лаем бежавших куда-то. Водитель оказался молчалив. Я сидела на заднем сиденье и боролось с тошнотой от постоянных колдобин на асфальте, в которые ныряла машина. Я пыталась воображать нашу с Варгизом встречу. В институте социологии, в коридоре. Или у него в кабинете. Или на лестнице, или в холле.

Как ты здесь оказалась, спросит он. Я приехала в Дели, чтобы тебя увидеть, скажу я. И узнала, что ты в командировке – тогда я поехала за тобой. Ты сумасшедшая, скажет он, разве ты не знаешь, что у меня здесь жена? Я знаю, но ты говорил, что у вас плохие отношения. Да, но это не значит, что я готов с ней развестись. Я понимаю, скажу я, но это не значит, что я не могу любить тебя.

Или он спросит: это правда, или я вижу сон? Нет, ты не спишь, я на самом деле стою перед тобой, скажу я. Ты больше не уедешь, правда? – спросит он. Ты останешься со мной. Сегодня мы пойдем ко мне в гостиницу, а потом мы вместе уедем в Дели и больше никогда не расстанемся. У тебя ведь нет планов улететь из Индии, скажет он. Ты ведь взяла билет в один конец. Билеты туда и обратно дешевле, скажу я. Но ты ведь взяла билет в один конец, повторит он. Да, в один, скажу я. В один, чтобы никогда больше не уезжать.

Такси свернуло на узкую улицу. Дорогу нам перегородило темное тело коровы. Она лежала прямо на проезжей части. Корова медленно поднялась – на слишком тонкие для такого большого животного ноги – и отошла в сторону. Мы подъехали к воротам дома, где я должна была остановиться на ночь.

Ворота медленно открылись, и моему взгляду представился магазин тканей. К нему было пристроено двухэтажное здание, раскрашенное в красные и желтые тона. Тут сдавались комнаты. Вдоль второго этажа тянулся балкон. Навстречу вышло сразу несколько человек, молодых и старых, то ли работавших, то ли живших в этом доме. Один из них протянул мне ключ от комнаты и спросил, хочу ли я есть, но я от всего отказалась. Он сказал, что, когда я отдохну и освежусь, мне следовало зайти в кабинет к хозяину магазина и гостиницы, чтобы показать ему паспорт. Я сказала, что сделаю это прямо сейчас.

Мне пришлось разуться, прежде чем вступить на холодный каменный пол, я сложила руки на груди в жесте приветствия, и хозяин, седовласый, но нестарый, поднялся мне навстречу. Он осведомился, хорошо ли прошло мое путешествие, и пригласил на ужин с другими гостями. У нас есть женщина из вашей страны, сказал он, очень красивая. Как и все женщины оттуда, прибавил он вежливо. Но я опять отказалась.

Вход в мою комнату, на первом этаже (самую крайнюю, у забора), был прямо со двора. Я открыла дверь из тяжелого темно-коричневого дерева и вошла в комнату с белыми стенами. Вся мебель – стол, шкаф и две кровати – были из темного дерева, а над изголовьем висели медные изображения богов. В комнате было так же холодно, как и во дворе, я накрылась двумя одеялами, не раздеваясь, и уснула.

(В ту ночь мне приснился сон, который я вспоминала еще много лет спустя, настолько сильно он врезался мне в память. Мне снилось, что рядом со мной, в комнате, находилось огромное полупрозрачное существо. И я знала, во сне, что каждое мое движение, каждый мой вздох был зависим от этого существа, что без его согласия я не смогла бы встать с постели, не смогла бы ступить ни шага. Прочность стен, окружавших меня, само существование этой комнаты – все это зависело от существа, оно было тем, кто не давал дому разрушиться. Варгиз и Юлик, мавзолей Хумаюна и сердце Антона Антоновича – все это тоже находилось во власти прозрачного существа, оно было всевластно и, может быть, даже бессмертно, но – оно было совершенно слепо. И я, вглядываясь в огромную, полупрозрачную, колышущуюся массу этого ангела, сознавала мое над ним превосходство – потому что я была зряча – и сострадание к его слепоте. Мне было действительно жаль – до слез жаль – того, чье малейшее прикосновение могло бы с легкостью уничтожить меня.)

Я проснулась от громкого и заунывного крика, донесшегося с улицы, и, по тонким полосам света из-под ставней, поняла, что уже наступило утро. В крике было что-то знакомое, что-то слышанное много лет назад, но позабытое, то ли «старье берем», то ли «ножи точить», только на чужом языке. Что предлагали на этой улице в Варанаси – ножи, фрукты, воду? Я встала с постели и вспомнила, что в гостинице подают завтрак, где я смогу договориться о машине, на которой я могла бы доехать до института социологии.

Поднявшись на второй этаж, я оставила ботинки на лестнице и вошла в комнату с большим столом, где хозяин и постояльцы пили чай. Ноги опять мерзли на каменном полу, и я не смогла заставить себя снять куртку, потому что и в этой комнате было холодно. Мы познакомились: турист из Италии, который приехал, чтобы фотографировать местных жителей, пожилые брат и сестра откуда-то из Нидерландов, трое студентов из Америки и женщина по имени Геля – о ней упомянул вчера вечером хозяин.

Мы с ней могли бы быть сестрами, подумала я, у нее похожие волосы, глаза, овал лица. Но в ее чертах было что-то – что-то симметричное, неуловимая гармония, которая делает лицо настолько красивым, что от него невозможно оторвать взгляд. Я не могла понять, в чем заключен был секрет этой красоты: то ли в том, что ее глаза широко расставлены, или в том, что ее губы по-особому изогнуты, или в том, как тверд ее подбородок. Но на нее хотелось глядеть и глядеть. Я подумала, что, если бы здесь был Варгиз, он наверняка бы заговорил с ней, пригласил ее куда-нибудь, попытался бы ее поцеловать. Я подумала, что, если бы у меня было такое лицо, как у нее, Варгиз любил бы меня настолько сильно, что не отпустил бы меня, что поехал бы сам за мной на край света. Если бы только я была ею – и эта мысль осталась со мной, я впервые подумала о том, насколько лучше было бы оставить мою прежнюю личность и стать кем-то еще, затеряться в этой стране, сочинить о себе новую легенду, я была уже на полпути, назвавшись Серафимой, я могу придумать себе другое происхождение, другой город, другую жизнь, в которой никогда не было ни Юлика, ни предательства, ни пионерской организации, ни моего отца с комнатными растениями и разговорами о всемирном заговоре, ни Малкина, ни Варгиза, все в новой жизни было бы ново, и я была бы другой, новой, самой себе незнакомой, я похорошела бы от этой новизны, я стала бы почти так же красива, как эта женщина, Геля, которая сидела за столом, глядя куда-то внутрь себя и не удостаивая даже улыбнуться.