Дженни Даунхэм - Чудовище

– Останови меня в любой момент, – сказала я.

Его глаза сверкали.

Я расстегнула бюстгальтер на спине. Никто еще не видел этого моего нового тела. В одиннадцать у меня начала расти грудь, в двенадцать – волосы на лобке. Месячные начались, когда мне было почти тринадцать. С тех пор грудь оформилась, бедра раздались, появились женственные изгибы.

Я бросила лифчик на пол, чувствуя себя невестой, которая скидывает фату. Смотри на меня. Это я.

Я старалась не прикрываться руками, не сутулиться, чтобы казаться меньше, чем на самом деле. Я сильная. Я красивая.

Я стояла, дышала, он лежал, смотрел на меня.

– Черт бы тебя побрал, Лекс, – сказал он.

Смелее, подумала я. Наберись смелости. Он всегда тебя любил. Он любит все твои укромные местечки.

– Я же тебе сказала, останови меня в любой момент.

Я поддела большими пальцами трусики. Сердце мое стучало так громко, что Касс наверняка его слышал, и в этом была какая-то особенная близость.

«Почему рядом с тобой труднее дышать?» – спросил меня однажды Касс.

«Когда ты произносишь ее имя, у тебя меняется голос», – заметил как-то Джон. Словно все знал.

Я медленно стягивала трусики, представляя, будто я – красавица-ведьма, которая влетела в окно к Кассу и опустилась на ковер, а он мальчишка-девственник, лежит в кровати и любуется мной, как зачарованный.

В глазах его блеснули слезы: до того я была прекрасна. Пусть я была неуклюжим подростком, и мне пришлось схватиться за стол, чтобы не упасть, когда я снимала трусы, – но я же была и ведьмой, чьи глаза метали молнии. Кассу всегда нравилась моя необузданная натура.

Я стояла перед ним голой, он пожирал меня глазами, пялился на грудь, живот, бедра, снова на грудь.

– Ты же меня любишь, – проговорила я.

Я шагнула к нему, и он вздрогнул, словно от прикосновения. Я почувствовала запах собственного обнаженного тела. Интересно, учуял ли его Касс?

– Ты меня любишь, – повторила я. – И всегда любил. – Я шагнула ближе.

– Что ты хочешь?

– Доказать это.

Он покачал головой.

– Ну не так же.

– А как иначе? Ты упорно все отрицаешь.

Касс вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Оденься, пожалуйста.

– Не хочу. – Я дрожала. Меня бесило, что он расплакался, того и гляди, скажет, мол, ничего такого не имел в виду, я все неправильно поняла, все перепутала, выставила себя дурой. – То есть ты меня не хочешь, и чтобы я была с другим, тоже не хочешь? Так, что ли?

– Не глупи.

– Ну а что тогда? Ты ведешь себя определенным образом, говоришь мне всякое, а потом притворяешься, будто ничего не было. Зачем ты так поступаешь?

Он поднял с пола платье и швырнул мне.

– Оденься.

– Нет. – Я швырнула платье ему. С каждым словом, с каждым жестом я тряслась, как желе, но и идти на поводу у Касса больше не собиралась. Если я уступлю, если прикроюсь или спрячу себя, мне конец. Я же невеста-воин с гордо поднятой головой, и волосы мои треплет буря. Я сражаюсь за правду.

– Посмотри на меня, Касс – нет, не отворачивайся. Ты всю жизнь со мной заигрываешь.

– Бред.

– Ты говорил, что любишь меня. Говорил ведь? Ты сказал мне это, когда мы целовались у тебя на кровати.

– Я не это имел в виду.

– И сейчас ты смотрел, как я раздеваюсь, и ни словом не возразил.

– Я думал, ты перестанешь. Надеялся, что ты себя уважаешь.

– То есть я все это выдумала? – Меня охватила ярость. – Да ты же весь в него! В своего долбаного папашу!

– Заткнись!

Но меня уже было не остановить. Как же я раньше-то не замечала?

– Ты тоже играешь в горячо-холодно. Ты, как злой колдун, внушаешь другим, что они сошли с ума.

– Чушь какая-то. – Касс перевернулся и закрыл глаза, словно это что-то изменит.

– Ты даже хуже него, – не унималась я. – Потому что при всем при этом стараешься быть идеальным сыном. Все эти годы ты подначивал меня делать то, на что у тебя самого не хватало смелости. Типа ты такой послушный, а я в итоге отдуваюсь за нас обоих. Ты втихую подбивал меня на проделки. Ты заигрывал со мной, целовал меня, а теперь всплескиваешь руками – мол, надо же, какой ужас! И если твой отец об этом узнает, ты же снова окажешься не при делах, так? И как я только тебе поверила?

– Уходи, – процедил Касс.

– И куда ты предлагаешь мне идти?

Он убрал ладонь с глаз.

– Тогда хотя бы оденься. Где твоя гордость?

– Убирайся, – ответила я.

– Что?

– Иди спать в общую комнату. Тебе сразу надо было это сделать. Вали отсюда.

Он ошеломленно моргнул. Сейчас, поди, скажет: «Это моя комната, сама вали». Нет, даже в глаза не глядит.

Касс собирал свою одежду, я стояла в чем мать родила и смотрела на него. Я закрыла все свои окна, захлопнула все двери, воздвигла в душе баррикады. Я сообщила, что уйду с рассветом. Запретила звонить мне.

– На свадьбу можешь взять с собой подружку, но только чур не Керис, потому что ты ее недостоин. И впредь даже не смей с нами разговаривать.

– Я думал, свадьбы не будет? – удивился Касс. – У тебя же вроде был план.

– Отстань.

У меня дрожали руки. Мне казалось, будто я наблюдаю за собой со стороны, точно за актрисой в кино.

Касс оставил мне одеяло. На пороге обернулся.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Это ты так просишь прощения?

Он пожал плечами. На меня по-прежнему не смотрел, словно моя нагота жгла ему глаза.

– Знаешь, что тебе нужно сделать? – бросила я. – Тебе нужно до конца жизни поступать вопреки тому, что говорит отец.

Касс кивнул. И вышел. Я еще долго смотрела на закрытую дверь.

– Ты часом не заболела? – спросила мама, когда я отказалась от обеда, и пощупала мне лоб. – Вроде не горячий.

Джон уставился на меня темными жуткими глазищами.

– Заболела оттого, что всех достала, это уж точно.

– Может, это из-за таблеток? – не сдавалась мама. – Что если у них побочные эффекты?

– Если ты так волнуешься, прочитай инструкцию, – ответил Джон. – Но я думаю, что она просто придуривается.

Прошла неделя, как я вернулась из Манчестера, а он все зудит. Так себя вести недопустимо. Мало того, я воровка и лгунья. Как я посмела беспокоить Касса во время сессии? Как могла украсть деньги и сбежать? Я несколько раз просила прощения, но Джон все равно отвез меня к доктору Лиману.

Пять миллиграммов риталина дважды в день внушили мне чувство отстраненности, как будто все вдруг потеряло смысл – даже разбитое сердце.

– Не хочешь есть, тогда иди заниматься, – велел Джон.

– Может, ей лучше отдохнуть? – засомневалась мама.

– У нее же каникулы для подготовки к экзаменам. Не зря же они так называются, – возразил Джон.

С каждым прожитым днем я становилась все ближе к земле. Еще немного – лягу и уже не встану.

Мама приоткрыла окно, в комнату хлынул холодный воздух и шум автомобилей.