Ульяна Соболева - Мистификация

Пошатываясь на сидении и дрожа от холода, я тихо спросила:

— А тебе это зачем? Ты кто такая?

— Я? Никто… он никем меня сделал, когда и сына, и дочь у меня отнял… на смерть послал. Я убить его пришла, а ты это за меня сделала. Пусть знает каково это — от руки ребенка своего умирать.

Гул в голове нарастал, и я прислонилась лицом к стеклу, чувствуя, как все тело немеет опять, как боль захлестывает с головой и дышать нечем опять.

— Я тебя спрячу… так спрячу, что никто не найдет. Ни одна тварь.

А мне все равно… нет меня больше… я где-то там, в вальсе дождя растворилась и каплями в землю вошла, чтобы под землей обнимать его и всегда рядом быть. Вот и нет больше у меня радуги и никогда не будет… черная я теперь, как и Андрей когда-то. Закрыла глаза под равномерное покачивание автомобиля на дороге, чувствуя, как женщина рядом прикрывает меня своим плащом.

Мы остановились в дешевой гостинице, где Башира мне волосы в черный цвет перекрасила и постригла под короткое каре. Она кромсала пряди, а я в зеркало смотрела, и мне казалось, что там в отражении кто-то другой. Ведь я не могу быть живой, когда его нет… это неправильно. Так не должно быть. Страшно и несправедливо. Тех, у кого душа одна на двоих, их нужно вместе забирать… нельзя часть души одну бросать истекать кровью и умирать от удушья под равнодушными кнутами времени, беспощадно разрывающим грудную клетку, чтобы хлестать по самому сердцу воспоминаниями.

Башира посмотрела в паспорт и снова на меня в зеркало. — Ну, вроде похожа. Не так, чтоб очень… но все же.

— На кого?

Она тяжело выдохнула.

— На дочку мою — Лэйлу.

— А где она сейчас? — спросила… хотя каким-то шестым чувством знала, что не здесь… не среди живых. По глазам Баширы видела. Теперь я ненависть в них иначе читала. — Погибла. Сама взорвалась и людей взорвала. Террористкой она была.

Говорит, а сама волосы мне расчесывает уверенными руками.

— Завербовали ее после смерти мужа. Он не смог себя убить. Сбросился с моста, чтоб никому не навредить. Она рассчитаться должна была вместо него. Мы отцу твоему денег должны были. Сказали, внучку и внука моих убьют, семью всю вырежут, если она себя не взорвет… и она взорвала. Я прокляла ее. Нет у меня дочери, даже мертвой.

Я слушала молча, не шевелясь и продолжая смотреть на отражение свое.

— Я убить его приехала… а как тебя увидела. На нее ты похожа. Глаза такие же безумные. Как поняла, что ты его ненавидишь… Помочь тебе хочу, Лекса. Твое дело отказаться… только найдет он тебя и убьет. И ребенка твоего не пощадит. А ты обязана его родить и вырастить. Если мужчину того любила — обязана. Его семя в тебе проросло, жизнь еще одна. Ваше бессмертие. Если останешься, обречена будешь.

Я паспорт открыла и на девушку пристально и долго смотрела, потом отложила его в сторону.

— Не останусь.

И разрыдалась, закрыв лицо руками. Впервые с того момента, как узнала о смерти Андрея.

Я узнала, что он жив, перед самыми родами. Увидела в выпуске новостей, когда вместе со старшей внучкой Баширы готовила ужин. Я не знаю, чем это тогда стало для меня. Вначале, конечно же, безумным счастьем и бешеной радостью. Дикой и невероятной по своей силе радостью, когда не знаешь, куда себя деть и мечешься по квартире, как сумасшедшая, со слезами и нечленораздельными криками, потом застываешь, приложив руку ко рту, всхлипывая и тяжело дыша, и снова мечешься. Через час после этой новости у меня начались схватки, и сосед Баширы отвез меня в роддом. Я родила мальчика. Я с самого начала знала, что у меня будет сын. Каким-то особым невероятным чувством. Роды были стремительными. Болезненными, но настолько быстрыми, что акушерка назвала меня гибкой и живучей уличной кошкой, подавая орущий сверток мне в руки и глядя, как я смеюсь и плачу одновременно. Пока рожала малыша, корчась от боли и, выгибаясь на столе в маленькой грязной больнице зачуханного городка, в котором спрятала меня Башира, снова и снова прокручивала в голове кадры из новостей. Как будто на повторе. Боясь, что ошиблась. Боясь, что приняла желаемое за действительное.

Я держала на руках ребенка и захлебывалась слезами, раздираемая сумасшедшим желанием позвонить его отцу. Позвонить, чтобы услышать голос, чтобы убедиться, что я не схожу с ума, и он на самом деле жив. Это стало какой-то навязчивой идеей, но у меня не было ни сотового телефона, ни интернета. Моя новая подруга предпочитала не пользоваться средствами связи. Она говорила, что именно так нас легче всего вычислить. Мне было все равно, я хотела найти хотя бы простой сотовый телефон или автомат, чтобы позвонить Андрею.

Но эйфория длилась недолго… до приезда Баширы, которая вошла ко мне в палату и придвинула стул к моей постели, раскладывая на тумбочке йогурты и фрукты. Она молчала, а я боялась спросить. Боялась услышать, что ошиблась, и сойти с ума от горя по второму кругу. Первый дался мне слишком тяжело. Если бы не беременность и не внуки Баширы, я бы, наверное, наложила на себя руки. Потеря любимого человека — это самая страшная потеря в жизни. Чтобы кто ни говорил, считая, что справиться можно со всем и любовь встречается не один раз, и даже не два, и надо просто подождать еще одну… что я слишком молодая, чтобы замуровать себя в кокон из траура до конца своих дней. Смешно до боли — ждать еще одну любовь. Как трамвая или троллейбуса. Я понимала, что это не про меня. Мне не становилось легче ни через месяц, ни через два. Мне болело. Иногда слегка, как под наркозом, а иногда так сильно, что я забивалась в угол и стонала там, кусая губы до крови, чтобы воем весь дом не перебудить. Меня спасало только то, что внутри меня зарождалась жизнь и заботы о детях. Мы жили бедно. Очень бедно по сравнению с той роскошью, что меня окружала всю мою жизнь. Про нищету раньше я знала лишь понаслышке. Меня не касалась эта сторона. Я никогда не задумывалась, какой ценой иногда дается простая буханка хлеба. Нет, мы не голодали. Я не знаю, откуда брались средства, но Башира привозила продукты и иногда даже деликатесы. Когда я спрашивала, куда она ездит — женщина отмалчивалась, говорила, что мне не нужно много знать и моя забота — родить ребенка и помогать ей с детьми ее дочери, а она найдет, чем нас прокормить. В такие моменты мое сердце щемило от благодарности к этой женщине, которая спасла меня и моего ребенка и продолжала мне помогать. Но я видела эту нищету в городе и в районе, в магазинах, куда выходила за продуктами в отсутствие моей взрослой подруги. Иногда я смотрела застывшим взглядом перед собой и думала о том, что я могла выбрасывать тарелку риса с мясом в мусорку, а на улицах умирают старики, протягивая руку за подаянием. Боже… и я смела жаловаться на свою жизнь. Сейчас я с ужасом и сама думала о том, что буду делать на улице с ребенком, если Башира больше не сможет помогать нам. Куда я пойду? На что буду жить?