Яна Ясная - Новая история Колобка, или Как я добегалась

— Знаешь, они очень разные. На первый взгляд постороннему человеку кажется, что у них стопроцентная синхронизация, но это не правда. Олюшка очень трепетная. Она нежная, ей всех жалко: маму, Аду, герань…

Про герань, наверное, можно было бы и рассказать при случае.

— Ярик — исследователь, ему всё интересно, — да, и именно так наша группа лишилась всей сменной обуви, а аквариум — водорослей. Но этого я тебе, разумеется, не скажу, ибо куда торопиться?

— От этого с ним бывает тяжело… — “бывает”, да. Лорочка сказала бы, что я мастер преуменьшений!

— А вот Стасик из троицы самый усидчивый и основательный. И его очень любят дети в группе и их родители. Ярик слишком быстрый и непоседливый чтобы производить впечатление, Олюшка — внутренний лидер и заводила, но ей другие дети, вне их “тройственного союза” не слишком интересны, а уж их родители — и подавно. А вот Стасик — да-а-а… Обаяние бронебойное. — Я задумчиво качнула вилкой, и подвела итог, — Словом, Ярик обычно влезает в свои шкоды сам, Олюшка возглавляет и ведёт на подвиг братьев, а Стасик втягивает в этот дурдом всех, попавших в поле его влияния. По масштабу катастрофы и изначальным целям зачинщика обычно и вычисляем.

Я развела руками:

— Вот так и живём!

Н-да, с решением не травмировать пока Мирослава суровой правдой жизни у меня явно что-то не задалось.

Но Мир ничего: сидит, улыбается тепло и нежно… Я хотела подколоть его — мол, эта улыбка сразу выдает в нем не обстрелянного родителя, но смутилась и промолчала.

Господи, ну что мне, жалко, что ли, минут наивной веры в то, что его дети — ангелы земные?!

Пусть пока будет, потом сама отсохнет и отвалится.

— А я в детстве залезал на крышу кочегарки, и притащил домой пожеванного собаками голубя, — признался Мирослав, взрослый серьёзный мужик, Радомилович.

Крыша кочегарки… Бедная моя голова, она еще не вся поседела! С другой стороны, этот вырос, и мои, может, выживут.

— А что потом с голубем было?

— Да что с ним могло быть? — Мир хмыкнул. — Отвезли с мамой в ветеринарку, а потом торжественно выпустили. Вступившие в сговор с мамой ветврачи без зазрения совести наврали ребенку, что птичку дома мама с папой ждут…

Я с интересом разглядывала его с интимном полумраке:

— Мирослав Радомилович! Мне показалось, или это сейчас была обида?!

Мирослав Радомилович изобразил всем обликом бурное негодование: мол, как ты, женщина, могла такое подумать?! Но поздно — я уже разглядела в нем того маленького мальчика, которому не позволили оставить себе спасенного голубя.

— Лен, пойдём, потанцуем, — блеснул глазами тот давнишний мальчик, вымахавший в здоровенного коня, и поймал меня за ладошку.

Выпустил ее из хватки, позволяя коже скользить по коже, и удержал, лишь когда контакт почти разорвался, самые кончики пальцев. Нежно, невесомо.

Я замерла, чувствуя, как меняется мой пульс, как обосновывается он в новом месте. В месте соприкосновения наших рук.

Он терпеливо ждал, не торопя, но и не убирая руки, и я, чуть улыбнувшись томному чувству, разлившемуся внутри, приняла приглашение.

Музыка льется в полутьме, манит и завет. Колдовски лампочки бросают разноцветные блики, не разгоняя темноту, а наполняя ее волшебством. Я плыву в пространстве, лишенном гравитации, удерживаемая на земле не притяжением, а объятиями Мирослава. Это несложно: он намного больше меня. Но его руки сжимают меня бережно, словно опасаясь причинить боль, испугать…

Мы танцуем, спутавшись запахами и дыханиями, и когда он отпускает меня, мне кажется, что я чувствую его дрожь.

И снова — наш столик, и “Официант, принесите нам счёт, пожалуйста!”, и Мирослав настороженно смотрит на меня, а я тянусь за кошельком, чтобы подразнить — и смеюсь, не скрываясь, получив в награду мученическое “Ле-ена-а!”.

Уже в машине, пристегнув ремень, я в очередной раз проверила мобильный: ничего. И не выдержала.

— Слушай, чем ты подкупил Аду?

— Я? Подкупил?! — Мирослав, оскорбленная невинность, Радомилович окинул меня негодующим взглядом, но зацепился за мой, насмешливый, и сдался. — Я обещал ей, что — никакого секса…

Мой хохот веснушчатая коза наверняка слышала в Чернорецке!

Мирослав хмуро сопел — ему, взрослому-серьезному-успешному, Адкино недоверие наверняка было обидно, а признаваться, что мне выставлен аналогичный ультиматум, я и не думала, и только подихикивала самым подлым образом, созерцая сердитый (но оч-чень гордый) Азоровский профиль.

БМВ, такая же серьезная и успешная, как её хозяин, везла нас в Чернорецк.

И я уже даже начала мысленно составлять план, что сделаю, вернувшись домой, как вдруг…

— Сержант Лысенко. Ваши документы, пожалуйста.

Когда страж дороги еще только подавал нам знак остановиться, Мир метнул в меня испепеляющий взгляд, а я торопливо отвернулась к окну и закусила губу, чтобы не заржать.

— Угу, — задумчиво изучил документы сержант. — Мирослав Радомилович…

— Вы же видите, у меня все в порядке, — ядовито отозвался оный. — мы можем ехать дальше?

— Никак нет! Выйдите, пожалуйста, из машины!

— На каком основании? — с ядовитой любезностью уточнил Азор.

— Ориентировочка прошла, — с непрошибаемой вежливостью отозвался Виталькин подчиненный. — Машина, похожая на вашу по приметам, в розыске числится.

— Ваша “ориентировочка” уже не первый день, как прошла, — Азор давился бессильной злобой, сержант был безупречно интеллигентен, я беззвучно ржала в окно, трясясь всем телом. — Ваши сотрудники меня уже не первый раз останавливают!

— Вот видите! — простодушно обрадовался сержант, — Вы и сами всё знаете! Выйдите из машины, откройте капот!

Мирослав повиновался, злобно хлопнув дверцей (могу поклясться, что в мой адрес).

Мурыжили его недолго, минут двадцать — я не успела толком соскучиться в тепле салона.

Вернувшись, Мир, молча убрал на место документы, излучая всеми фибрами неодобрение, пристегнулся, завел машину, и проворчал:

— Странно, что на выезде не прицепились…

Действительно, странно, надо будет Бурову стукнуть на его подчиненных! А то что это, может, меня тут враги из города вывозят, чтобы расчленить под елками, а никому и дела нет?

— Обычно по три-четыре раза за день тормозят, а сегодня только второй, — буркнул он, и тронулся.

Как это ни странно, не кукушечкой, а с места.

Мир скосил на меня взгляд, но я предпочла его “не заметить”.

Не начинай, пожалуйста, не надо, а?

Да, я всё ещё тебе не до конца доверяю. Да, я всё еще не уверена, что это не ты сжег мой лес (ладно, почти уверена, на самом деле, потому что иначе дудки бы я с тобой куда поехала).

Но я всё еще глубоко сомневаюсь в чистоте твоих намерений относительно “Тишины”.