Екатерина Шварц - Я возвращаю долг [СИ]

Для Вики это уже будет неважно, ее мечта исполнилась — она нашла свою родную маму...

Вэл

пять лет спустя

Наверно, вся наша жизнь состоит из приобретений и потерь... Как в той песне: «Кто-то теряет, кто-то находит». Порой, все это столь незначительно, либо обыденно, что мы и не замечаем изменений в жизни, относимся к этому, как к привычному явлению. Но есть вещи, события, люди, которые становятся главными в твоей жизни. Их появление, порой, напоминает разряд молнии — яркая вспышка, озаряющая твой мир, а следующий за молнией гром сотрясает все твое естество, меняя его полностью. А иногда это напоминает прекрасный восход солнца: на голубом, безграничном небе разворачивается фееричное шоу огня и красок.

Потери — это другое действие... это — разрушение. Они подобны гигантской волне-убийце, не сбежать, не спрятаться. Осознание неизбежности ломает тебя сильнее, чем понимание, что ты скоро умрешь. Гибель твоего мысленного «я» наступает быстрее, чем гибнет физическое тело.

Вот только мы не понимаем всего этого, не осознаем важность изменений в нашей жизни, пока сами себя не загоняем в угол, пока не теряем любимых...

Это состояние не передать словами, не описать эмоциями, не пожелать даже врагу... Ты словно превращаешься в живой труп, зомби из нашумевших фильмов — только с одним «но»: у тебя нет ни единого желания, ты пустая оболочка, живая машина с перегоревшим процессором. Ходишь, дышишь, живешь, но без сердца внутри. И белое для тебя не белое уже, и черное — не черное, цветов нет вообще. Нет вкусов, запахов, звуков... Страшное состояние, потому что даже страха нет, как и боли...

Я пережил его один раз в жизни и не хочу больше испытывать вновь, потому что банально не смогу, не выдержу, хоть я и мужчина. Просто сломаюсь, как ветка дерева. У меня не осталось сил для новой потери, они лежат все там, на холодном кафельном полу медицинского центра для онкобольных. Невидимыми нитями они проникли в стены, пол, и, наверно, пригодились кому-то, поддержали кого-то, я их отдавал, не жалея.

Зато теперь я знаю, сколько нужно раз ударить кулаком о бетонную стену, чтобы разбить костяшки пальцев в кровь, что нужно сказать взрослому человеку, чтобы он разревелся, как ребенок, о чем нужно просить Господа Бога, стоя на коленях и размазывая слезы кулаками, только бы родной тебе человек выжил. Я прошел все круги ада, чистилища, чтобы достичь своего рая, выстраданного, вымученного, но своего!...

— Милый, посмотри, что у меня получается!

Ее голос для меня – все. Но главное — это мой незримый маяк, ведущий меня по жизни. Подхожу к ней медленно и обнимаю сзади, вдыхаю полной грудью запах своей женщины — никогда не смогу им надышаться!

— Мне кажется, что здесь слишком много голубого, — подвожу я итог.

— Как и во всем нашем доме, — заливается она смехом, — но это же небо и море, две великие стихии.

Да, небо и море... голубой цвет — наш цвет. На картине Веры голубизна небес плавно переходит в насыщенную тьму моря, разбавленного пеной волн.

— Я еще немного порисую, ты не против? — спрашивает она меня.

— Нет, я разбужу детей.

Оставляю ее одну, целуя перед уходом. Пусть работает, пусть пишет картины, занимается разработкой дизайнов для нашего гостиничного бизнеса, пусть погружается с головой в проблемы детей, только ЖИВЕТ! Мне большего не надо, я буду любить ее всегда, до последнего вздоха! О большем я не смею мечтать, ибо уже выпросил у Всевышнего самое главное для себя — жизнь Веры.

События из прошлого снова проносятся в моей голове. Они никогда меня не отпустят, всегда будут жить внутри меня, потому что я их сам не отпущу — не могу, я должен помнить, как чуть не потерял самое главное в своей жизни — любимую женщину.

Узнав, что Олег фактически украл детей, Вера впала в состояние оцепенения. Это жутко… Ты смотришь на родного человека, но видишь пустой, остекленевший взгляд, застывший на лице, лишенном хоть какой-то эмоции. Ты кричишь, зовешь, просишь, умоляешь, но ни один мускул не дергается у любимого человека — его нет, он ушел глубоко в себя. Перед тобой кукла, напоминающая живого человека.

Именно в тот момент я многое понял, осознал: семья — это не слово, это действие. Не знаю, как (до сих пор не спрашивал даже), но брат Веры в мгновение ока помог организовать срочный вылет сестры на лечение, тут и дураку было понятно — она долго не протянет. Как мы добирались с ней до клиники, я стараюсь не вспоминать, иначе сойду с ума. Никогда не хочу больше видеть свою женщину в таком состоянии. Я помогал Вере есть, пить, одеваться. Постоянно смешил ее и веселил, но это был театр одного актера... увы, трагичное действие. Вера не подавала никаких признаков эмоций, только шептала иногда:

— Мальчики... мои дети... дети...

Для меня эти часы стали не ужасом, а медленной гибелью. Это жуткая пытка, ты вроде и живешь, но петля на твоей шее все затягивается, и, самое невыносимое — ты уже просишь, чтобы ее затянули быстрее, но палачи медлят.

В аэропорту Америки нас встретил мой отец, который помог добраться до клиники. Я видел боль в его глазах, видел, как он переживает за меня, но мне все это было не важно, я мечтал только о спасении для Веры. Если бы она ушла, умер бы и я. И она почти ушла...

Экстренное обследование, проведенное сразу, показало, что Вере нужно в ближайшие часы сделать операцию... только врач не обещал положительного исхода — организм Веры просто прекращал работать, как будто ее тело умирало, следом за мозгом.

Я до последнего не отходил от нее, словно прирос, как паразит, только не забирал от нее соки, а пытался отдать ей свою энергию.

— Ты только живи... — шептал, кусая губы в кровь, — умоляю — живи... ради ребят... они уже дома, твой брат звонил. Я разговаривал с ними, они очень хотят услышать твой голос... живи, любимая... борись, ты очень сильная... ты же Вера... людям без веры нельзя...

Меня оторвали от нее у дверей операционного блока...

Тринадцать часов двадцать семь минут и пятнадцать секунд стали для меня адом... Я словно в газовой камере сидел, ожидая, когда пустят «спасительный» для меня газ.

На восьмом часу этого кошмара в операционную вызвали еще одного хирурга, вот тут я и понял, что теряю ее... просто сердце в какой-то момент стало пропускать удары — ритм сбился... Сначала я метался по комнате ожидания, не обращая внимания на отца и мать, которая тоже приехала к нам... потом бил от безысходности кулаками по стене. Санитарка долго ругалась после, отмывая стены от моей крови... а затем... затем я упал на колени и стал молиться.

Так всегда — когда беда загоняет нас в угол, прижимает к стене, хватая за горло костлявыми пальцами, мы вспоминаем о Боге. И тут наши обращения к Всевышнему — самые искренние, а слезы — самые настоящие.